Учитель и ученик
Таможенный инспектор Лазар Конич, посещая столицу, всегда пытался изыскать удобный случай, чтобы встретиться со своим любимым наставником из Мангушского университета Тихомиром Павловичем, профессором античной истории и ромейского права.
Вот и в этот раз, приехав в Мангуш по служебной надобности, Конич, поселившись в гостинице «Меч и оружейник», подозвал мальчишку, исполнявшего обязанности курьера при сем заведении, и за четверть флорина попросил доставить записку Павловичу с просьбой о рандеву.
Хотя профессор и жил достаточно далеко от гостиницы, фактически на противоположном конце города, паренек поручение воспринял с удовольствием. Мангушские мальчишки за четверть флорина готовы обежать почти что и всю столицу, а здесь-то надо всего лишь добраться до района «Воеводин городок», да еще и по прямой дороге, никуда не сворачивая. Пусть путь и не близкий, зато есть быстрые ноги.
Пока Конич ездил в ведомство по таможенным сборам и налогам и сдавал отчет строгому княжескому чиновнику, прошло не менее трех часов. Вернувшись в гостиницу, он обнаружил, что его уже ждет ответная записка с приглашением к вечернему чаю у профессора Павловича. Курьеру за расторопность таможенник выдал еще четверть флорина, а сам, наняв извозчика, отправился в гости.
Столичные извозчики отличались от коллег из родной Лазару Коничу Реции совершеннейшим образом. Прежде всего, они любили изображать из себя каких-то императоров в изгнании, восседая на своем месте с необыкновенной важностью, и при разговоре с клиентом цедить слова через зубы. Таможенник, давно знакомый с такими обычаями, потому и не стал вступать в беседу с нанятым извозчиком и, пока коляска неторопливо катилась по улицам, просто решил понаблюдать за столичной жизнью.
В Мангуше царила поздняя осень, столь характерная для теодорийских предгорий. Если в приморской Реции вовсю зеленели деревья и кусты, то в столице явственно ощущалось дыхание гор, а золотая и буро-желтая листва усыпала всю землю, причем кое-где виднелись и небольшие лужицы, подернутые тонким ледком. Жители же главного великокняжеского града спешили по своим делам, замотавшись в длинные шарфы, ставшие столь модными после гастролей певицы Анель из Лотарингии.
Профессор встретил Конича на пороге своего небольшого домика, но провел его не в столовую, а в свой рабочий кабинет, где расторопный слуга уже приготовил все на маленьком чайном столике.
Однако Лазар заметил, что профессор, потчуя его, сам выпил только чашечку напитка, да и разговаривая о пустяках, буквально кипит желанием поговорить о другом и постоянно бросает взгляды на большой рабочий стол, где рядом с микроскопом обнаруживалась изрядно потертая рукопись.
Предположение таможенника подтвердились. Павлович после завершения чаепития без какого-либо перехода заговорил:
– Друг мой Лазар, я помню, как ты в студенческие годы интересовался всякими историческими загадками. Так вот одна из них.
– Я полагаю, профессор, вы говорите о той самой рукописи, что…
– Да. О ней. Любопытный, доложу тебе, исторический документ. Написан на бумаге, произведенной в немецком Аугсбурге, никак не ранее 1800 года, да еще и на плохой латыни того времени. А привез мне его отец Агафангел из Синая, выкупив за гроши в одном из тамошних монастырей.
– И что же здесь примечательного?
– По стилистике и речевым оборотам рукопись надо отнести к V веку от Рождества Христова. Но этого не может быть.
– Удивительно. А как же содержание?
– Тут уж просто великолепно! Некий Марк из Карфагена передает свою беседу с епископом Гиппона-Регия незадолго до начала осады его вандалами в 430 году. Я перевел все и даже обработал текст для обыкновенного читателя. Сейчас и тебе несколько отрывков представлю.
– Готов слушать.
– Когда нечестивый арианин Гейзерих подступил к Гиппону со своим войском с востока, учитель после Божественной литургии вызвал меня к себе в келию. Он так начал речь свою: «Мое чадо, тебе надлежит сегодня же отбыть с последним кораблем из порта в Мелит, чтобы исполнить мою просьбу. Господь открыл мне, что ариане захватят не только наш град, но и всю Нумидию. По милости Божией я не увижу этого и отойду на суд Творца. Но у меня осталось дело, которое печалит сердце. Некогда я у пресвитера Мария из Мелита брал книги святых отцов и обещал вернуть.
Ты отвезешь их ему, и он станет твоим новым духовным наставником».
Я решился перечить учителю, желая вместе с ним встретить все то, что уготовано Гиппону Пресвятой Троицей.
Однако благородный епископ был непреклонен. Он попенял мне за непокорность духовному отцу и призвал смириться. Мне было горько на душе, и из глаз полились слезы. И тогда учитель, чтобы успокоить ученика, дал последние наставления: «Подумай, Марк, ты молод и еще окончательно не утвердился в христианской вере. Тебе не вынести надвигающихся искушений, особенно от еретиков.
Когда-то и моя душа страдала от соблазнов и упивалась грехом. С юных лет она тянулась к Господу нашему Иисусу Христу, подогреваемая рвением моей матери-христианки Моники. Но все порывы гасил веселый норов отца, который вышучивал веру Христову. Он сравнивал христиан с лягушками, которые, сидючи на болоте, утверждают, что Предвечный Творец любит их и беспокоится о каждой из них. Но стоит только прилететь цапле, как лягушачий хор утихает, а все эти создания быстро прячутся под корнями растений и за кочками.
Кроме того, родитель говорил, что всеведение Божие невозможно. Даже великий Зевс-Юпитер не знал, кто свергнет его с трона, а потому и желал узнать у титана Прометея о грядущем сопернике, дабы предотвратить желание судьбы.
Отцовское красноречие убедило меня, и я перестал слушать слова благочестивой матери, которая продолжала молиться за своего ребенка денно и нощно».
Тихомир Павлович ненадолго прервался. А затем продолжил чтение перевода.
– Достигнув возраста для высокого учения, я отправился в Карфаген учиться риторике. Всем известно, что ритор – профессия многодоходная и уважаемая. Деньги на обучение дал друг отца Романиан.
В Карфагене я завел себе конкубину, как и было принято у языческой молодежи. В греховном сожительстве у нас родился сын мой Адеодат.
Жизнь моя текла размеренно и без потрясений. Но моя душа мучалась подобно соловью в клетке. Мне жаждалось нечто высшее, чем риторика, пиры и полусемейная атмосфера. Я увлекся философией, а потом примкнул к манихеям.
И это было главной ошибкой. Манихейство учит, что земной мир и материя созданы злым божеством для того, чтобы прятать в себе частицы доброго Бога. А потому все материальное подлежит разрушению, тогда свет вырывается из объятий телесности и уносится к Создателю.
О, какая ложь! Какое заблуждение! Манихеи не понимают, что все создано Творцом, а мир испортили сами люди, поддавшись на уловки лукавого.
Разве не красиво звездное небо? Разве не привлекательны женщины в юные года? Разве нет красоты в грозной пустыне и величавом водопаде? А зло не может быть прекрасным и радовать ум, чувства и сердце.
По воле Божией я оставил Карфаген и мать мою Монику, тайно сбежав от нее в Рим. Несмотря на мои манихейские взгляды, я был одержим желанием славы и невиданного почета.
В Риме я задержался на год, не снискав особого уважения. И отправился в северный Медиолан преподавать риторику. И вот тут-то Господь настиг меня своей любовью…
Епископ Амвросий крестил и меня, и сына, и близких друзей…
Павлович прервался и спросил:
– Что, мастер Лазар, понял о каком учителе идет речь?
– Конечно, профессор. Я о нем еще писал работу на вашей кафедре. Это Блаженный Августин – великий святой средних веков.
– Правильно. И в рукописи постоянно звучит наставление Марку из Карфагена: тянись душой ко Господу, всегда тянись к Богу – и в счастье, и в печали, – более ничего не важно. Если любишь Творца, то можешь делать что угодно. В этой любви человек не способен творить зло. Но в любви настоящей, искренней и непритворной.
– А чем же заканчивается документ?
– Марк исполняет волю учителя и отбывает из Гиппона.
– И что же вы, профессор, думаете о тайне рукописи?
– Здесь вывод очевиден. Она является не очень хорошей копией более древней. Да и, скорее всего, отнюдь не первоначальной. Несколько веков отцы-монахи переписывали рукопись. И она дошла до нас. И слова ученика Блаженного Августина учат нас всему тому, о чем говорил и писал святой.
Это и есть, наверное, непрерывная нить истории. Без любви Божией и любви к Богу история и закончится. Она имеет смысл, только если души наши рвутся к Пресвятой Троице.
Александр Гончаров
