«У попа была собака…»

Иван Петрович проснулся затемно и сразу же глянул в небольшое оконце. В неверном лунном свете чуть блеснул первый ледок. Зима явно запаздывала добраться до Разумейкина хутора. В соседнем жилом домике, переделанном из летней кухни, кто-то зажег свечу. Видимо, брат Фаддей, перебравшийся из голодного города с женой и двумя детишками в родные места, тоже пробудился.

Младшая детвора – все шесть душ спали, как и бабушка Марфа. Жена и средняя дочка растопили печь (в чугунке что-то шипело и булькало) и отправились доить корову и кормить «свинство». Не спал и монашек, прибившийся летом к Разумейкину хутору из разгромленного не то белыми, не то красными, не то какими-то полосатыми разбойниками скита. Монах вынес на спине в мешке на ремнях огромную икону Божией Матери «Отрада и Утешение». Все на хуторе изумились, когда отец Венедим ее достал. Пресвятая Богородица с умилением прильнула к руке Бога Сына, а рядом с Ее ликом обнаружились отметины от пуль. Батюшка поселился в чуланчике. Повесил саморучно икону.

Спал на сундуке, постоянно молился, «на людях» молчал и во двор выходил редко, разве что иногда помочь по хозяйству и покормить и погладить дворового пса Рыжего, прихваченного хуторянами из разбитой после революции барской усадьбы два года тому назад. Отец Венедим обычно ласково чесал Рыжего за ухом и приговаривал:

У попа была собака,
Он ее любил.
Она съела кусок мяса –
Он ее убил…

Эти слова крестьянам не нравились. Но они решили, что батюшка юродствует, и на том успокоились.
Иван Петрович потянулся. Поплескал на лицо из бадейки, утерся, окинул взглядом комнату и обнаружил отсутствие старшего сына Егорки.

– Вот те и раз! – подумал хозяин хутора. – А старшой-то еще с деревенских гулянок не вернулся.

Дверь в сенях натужно заскрипела, и в дом буквально ворвались Егорка и брат Фаддей.

– Беда, брат, беда, – со всхлипом проговорил Фаддей.

– Батька, я только что с Рудни принесся! – торопливо перебил дядю Егорка. – Тама чоновцы пришли с комиссаром. Хлеб вывозят! Завтра и до нас доберутся!

Иван Разумейкин от неожиданного расстройства так и присел на лавку. Слухи по окрестным селам давно ходили, что из «губернии» вышел отряд ЧОН (Части особого назначения), созданный местными большевиками для отнятия хлеба у крестьян. Возглавил его приезжий из самой Москвы «товарищ», а набрали в его состав поровну «партейцев» и китайцев.

Мужики заметались по избе. Урожай 1919 года выдался знатный. Думали, что и зиму без помех перезимуют, и весной сеять будет чем, да еще и продать рожь можно, да и справить младшим детям одежку.

Проснулись ребятишки и бабушка. В дом вбежали женщины со двора. Горе захлестнуло семью. Люди ведь рассказывали, что зерно чоновцы увозили подчистую, не то что на сев, и на прокорм не оставляли.

Надо было бы хлеб заранее спрятать где-нибудь за хутором. Но задним умом каждый думать горазд. Теперь поздно. Егорка, когда мчался из села, видел, как комбедовец Дрюха Борзой лично отправился наблюдать за дорогой на хутор, чтоб Разумейкины до прихода чоновцев свой хлебушек не умыкнули от советской власти.

Бабы принялись рыдать. Иван Петрович и не осмелился на них цыкнуть. У самого на глазах навернулись слезы:

– Что же делать, Господи! Что же делать?!

Никто и не заметил, как тихо исчезла бабушка и вернулась в комнату с монахом.

– Во имя Господа нашего Иисуса Христа, умолкните! – сурово произнес отец Венедим.
Крестьяне ошалело уставились на него.

– Батюшка! Так пропадем. Не укрыть хлебушек. Помрем с голодухи.

– Хлеб закопать во дворе. Сверху поставить будку Рыжего, – проговорил монах.

– Отец родной, так ведь все равно найдут чоновцы. Раскоп увидят и обнаружат завтра! – просипел Фаддей.

– Снег пойдет. Не разыщут.

Мужики посомневались, да и все сотворили по слову монаха…

На следующее утро повалил снег. Все завеяло-замело. Чоновцы добрались до хутора только на третьи сутки. И без промедления стали разбираться. В амбаре нашли и реквизировали три мешка ржи и мешок муки. Мужички схитрили – намеренно оставили поживу для харцызников. У Ивана Петровича сердце кровью обливалось, когда узкоглазые «бойцы» забили трех свиней и забросили туши в повозку и похватали с десяток кур. Пса Рыжего, сорвавшегося с цепи, еле-еле Егорка сумел запихнуть в полуразвалившуюся будку, чтобы не покусал чоновцев. Крестьяне пришлых большевиков боялись:

– Нерусь, чего с них возьмешь! А ну-ка палить начнут! Или насильничать со злости начнут!

Хлеб китайцы-партейцы не обнаружили. Тогда горбоносый комиссар в кожаной тужурке приметил пятилетнего сына Фаддея Разумейкина – Гошку, без страха наблюдавшего за чужими людьми. Комиссар достал из кармана «петушка на палочке», чуток присыпанного махоркой, и обратился к мальчику:

– Хочешь «петушка»? Он сладкий. Скажи, где папка с дядькой зерно спрятали!
Ребенок, поразмышляв пять минут (сладость манила очень и очень!), произнес:

– У собаки под хвостом!

Комиссар оторопел, но переспросил:
– Где? Где?!

И услышал в ответ:
– У собаки под хвостом!

Очи начальника вылезли на лоб. Он ругнулся матом, запихнул лакомство в карман и приказал чоновцам собираться и уезжать. Больше на Разумейкином хуторе делать было нечего. Когда налетчики убрались, Гошка получил от отца пару подзатыльников. Потирая головенку, мальчик недоумевал: и «петушка» не получил, и родитель наказал, а он ведь только правду сказал.
Через три дня монах попрощался, оставил хутор и отправился с иконой на спине в город. Все хуторяне вышли его провожать и стояли у ворот до тех пор, пока отец Венедим не скрылся за заснеженным холмом.

– Зробите будку цуцику, – вдруг произнесла бабушка Марфа.
– А права теща-хохлушка, – рассудил Иван Петрович, – батюшка ведь приказал…Новая просторная и теплая будка у Рыжего появилась ровно через три часа.

Александр Гончаров