У ночного костра во время хорефа
Пещера была самой большой по эту сторону гор. В ее глубине шевелились и взбрыкивали овцы, спящие в загоне. А у самого входа, в скальном углублении, обложенном круглыми камнями, горел огонь, с хрустом пожирая сухостой и пуская резвые искры вверх. Дым от костра белесым облачком тянулся наружу и исчезал в мягком широком плаще ночи. Крупные звезды, как гроздья винограда, качались в дымовых струйках, почти и невидимых в темной высоте человеку.
Рой сидел у костра. Ночь хорефа всегда ему казалась длинной, почти бесконечной.
Охранять же овец ему предстояло до самого рассвета, когда из селения придут младшие братья, выгонят скот на зимнее пастбище и займутся чисткой загона.
Хотя днем было тепло, но сумерки принесли минусовую температуру, и даже ручеек, стекавший от родника в корыто по желобку, подернулся легким ледком.
Впрочем, странствующий торговец, позавчера останавливавшийся у старосты Хебэля, рассказывал, что в Иерусалиме вслед за дождем выпал и мокрый снег, растаявший, правда, в мгновение ока.
Рой аккуратно достал из огня три голыша и опустил их в глиняный сосуд с водой и душистыми травами. Вода забурлила, зашипела, запузырилась. Пастуху осталось лишь немного подождать, чтобы насладиться чуть сладковатым кипяточком.
Рядом с Роем развалились два огромных белых пса – Куш и Нес. Они не испытывали голода, но все равно принюхивались к запаху, струящемуся из хозяйского горшка, представлявшего собой всего-навсего плетеную корзину, покрытую со всех сторон тонким слоем глины.
Когда пастух наливал себе в кружку травянистого чая, собаки не шелохнулись и даже прикрыли глаза – ничего вкусного, дремлем мы, дремлем. Но как только в руке Роя оказалась сырная лепешка, Куш сразу ткнулся холодным носом в локоть юноши, а Нес соизволил негромко тявкнуть, повиливая хвостом.
Рой разломил лепешку пополам и вторую часть разделил между псами. А потом сам начал трапезу. Попивая кипяточек, он задумался и тихо улыбнулся. Намедни отец сказал ему, что с почтеннейшим Арихом удалось полностью договориться об условиях брака и тот отдаст свою старшую дочь Билху в жены Рою.
Неожиданно псы вскочили и дружно залаяли. В ночи послышались шорохи и глухие шлепки. К пещере явно приближался или человек, или зверь. Рой немедленно потянулся за посохом, решив пока не трогать короткое копье.
− Ша, Нес. Ша, Куш, − прошептал он. Собаки несколько успокоились, но рычать не перестали.
Шлепки прекратились, и из тьмы в пещеру шагнул совершенно босой человек с нелепым тюрбаном на голове, в драном кеттонете и донельзя грязной симле.
− Мир вам, − произнес пришелец. Рой сразу же понял, что с ним говорит или ровесник, или молодой человек чуть старше его. Куш начал рычать грознее, а Нес приготовился броситься на чужака. Но пастух узнал полуночного гостя:
− Мош, ты вернулся!
− Надо же, ты узнал меня, дружище Рой!
− Подходи к моему огню. Присаживайся. Обогрейся.
Пастух успокоил псов, а его знакомец, не став ждать дополнительного приглашения, присел на свободный чурбак. Видно было, что он устал и в дороге явно находился не первый день.
Рой, как гостеприимный хозяин, немедленно предложил подкрепиться. Мош отказываться и не подумал. Ему в руки перекочевали запасная кружка и вторая лепешка. Куша и Неса пришелец интересовать перестал – хозяин знает, что делает. Собак больше привлекла лепешка, но ничего выпрашивать они у чужака не решились. Хорошо воспитанным псам нельзя ласкаться к неизвестно кому.
Дождавшись, пока гость насытится, Рой спросил:
− Где ты пропадал, Мош, два года?
− Дорогой мой Рой, все расскажу тебе без утайки. Ты наверняка помнишь мою ссору с отцом?
− Конечно. После твоих криков добрый Менакем три дня ходил как в воду опущенный. После же твоего ухода он так переживал, что твой старший брат Лочеш беспокоился о его здоровье почти месяц. Но слава Всевышнему, все обошлось. Мы все знаем об этом.
− Все верно, Рой. Я накричал беззаконно на отца и вытребовал вперед свою часть наследства. Ныне я об этом жалею. Мне стыдно сейчас перед моими родными.
Но тогда мне казалось, что жить в деревне и вечно следить за скотом или обрабатывать землю наравне со слугами и рабами – это удел людей ограниченных, не обладающих талантами и смелостью добиться в жизни успеха. Что-то тянуло в путешествие. Повидать большие города, приобщиться к эллинской мудрости, добраться в конце концов до могучего Рима, сокрушившего великий Карфаген и власть Птолемеев – наследников Александра Великого в Египте.
Мой старик меня раздражал. Его мысли не простирались далее того, чтобы женить меня на Ребекке, а Лочеша – на прекрасной Басии и потом воспитывать внуков, заставив нас с братом преумножать состояние. Я хотел вырваться из глуши. И настоял на своем.
Тогда я сам себе казался мудрецом. То, что мне выделил отец, я обратил не в монету или драгоценные каменья, но в расписки, по которым можно получить средства у менял и ростовщиков за тридевять земель, хоть в Антиохии, хоть в Риме, хоть в Александрии.
Прежде всего меня потянуло в город, построенный по приказу Александра Македонского в бывшей земле фараонов.
Скажу сразу, что Александрия поразила своим великолепием. Это действительно город чудес. Дворцы, здания, принадлежащие знати и уважаемым людям, библиотека, маяки и порт – все это восхитило меня. И еще меня поразила пища. Там я впервые попробовал морскую рыбу под горячим греческим соусом с редкими специями. Она приятно щекотала небо и радовала желудок.
По распискам я получил хорошие деньги. Купил дом с двумя бассейнами, трех рабов-ливийцев для охраны, двух рабынь для услады, повара я нанял из вольноотпущенников. Я начал устраивать пиры. Ко мне пришли лучшие из александрийской молодежи. Мы пили лесбосское и сицилийское вино, разбавленное водой, вкушали блюда из морских тварей и вели ученые разговоры обо всем на свете, а перед нами танцевали нагие девицы.
Но я сразу почувствовал, что знаний мне не хватает. Пришлось нанять учителей, чтобы они меня научили греческому языку, латыни и философии. Немало золота перекочевало из моего кармана в их кошельки. Более или менее я сносно стал говорить на эллинском наречии, а латынь так и не далась, хотя и казалась такой простой. Разве что я нахватался латинских пословиц, да смог написать: «Ave!»
Философ же Зинон меня совсем разочаровал. Он все время рассуждал о том, что каждая вещь является не тем, чем нам кажется. Мне стало скучно, и я прогнал его в шею. В отместку этот нечестивец распустил слух о том, что я содомит. И ко мне несколько раз привязывались подлецы с непристойными предложениями. Хорошо, что хоть ливийцы-рабы тумаками отвадили их от моего двора.
Но средства внезапно стали заканчиваться. Тогда я решил вложить их в беспроигрышную торговлю оловом и свинцом. На пару с купцом Гермием мы снарядили корабль в Испанию. Я рискнул и почти все деньги ухлопал на это дело, да еще и влез в долги. Но Господь наказал меня за непочтение к родителю. Груженый корабль явился добычей африканских пиратов. Мне пришлось распродать все имущество. А потом я узнал, что пиратами были матросы с другого корабля, принадлежащего лично Гермию.
И тут приключилась новая беда. Нил поздно вышел из берегов. В Египте – этой хлебной житнице Ойкумены – вспыхнул голод. За золотой ауреус кесаря можно было купить только пару сухарей.
Я бежал в деревню и нанялся пасти свиней к бывшему моему другу, не раз пировавшему со мной в Александрии. Когда я попытался, потеряв от голода весь стыд, съесть немного пищи из свиного корыта, мой приятель, некогда хваливший мое богатство и эстетический вкус, избил меня до полусмерти, да еще похохатывая при этом и называя глупым варваром.
И я тайно ушел от него. Теперь возвращаюсь к отцу. Он к слугам более жалостлив, чем александрийцы к нищим свободным. Пусть он лучше убьет меня. Лучше умереть на родине, чем скитаться на чужбине.
Мош замолчал, мрачно уставившись на пляс огня…
Рой же про себя подумал:
− Нет, друг мой, ты не знаешь своего отца. И это поймешь при встрече с ним утром. Часто со стороны четче видно, чем вблизи.
***
«И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою, и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги. И приведите откормленного теленка и заколите. Станем есть и веселиться! Ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся. И начали веселиться. Старший же сын его был на поле; и возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование; и, призвав одного из слуг, спросил: что это такое? Он сказал ему: брат твой пришел, и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым. Он осердился и не хотел войти. Отец же его, выйдя, звал его. Но он сказал в ответ отцу: вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего; но ты никогда не дал мне и козленка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими; а когда этот сын твой, расточивший имение свое с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка. Он же сказал ему: сын мой! ты всегда со мною, и все мое твое; а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся» (Лк. 15, 20–32).
Александр Гончаров
