Тартана. Рассказ епископа агностику
Епископ Мисаил, вот уже десятый год пребывавший на покое в Свято-Успенской Ольшанской обители, традиционно для себя, после долгого пасхального богослужения и посещения трапезной вместе с братией отправился посидеть полчасика-часок на скамеечке, расположенной в самом конце монастырского скверика, доходившего до края скалистого берега, резко обрывавшегося в Либурнийское море.
Скамеечка была самой что ни на есть простой – два пенечка и три ошкуренные досочки, прибитые старыми гвоздями.
Епископ примостился на ней и, чуть прикрыв глаза, стал вслушиваться в шум воды, грызущей сушу, крики взволнованных чаек и шелест ветра, ласково треплющего ветки весенних деревьев, чудом прицепившихся к скальному грунту.
Монахи считали − владыка занимается высокими размышлениями, хотя он предупреждал неоднократно, что ему всего лишь хочется чуть-чуть отдохнуть да вспомнить детские годы и рассказ старой нянюшки о том, как «солнышко играет на Светлое Христово Воскресение, лучик спешит за лучиком, веселясь в голубом небе».
Мисаил неожиданно услышал шаги за спиной. Он медленно обернулся и увидел пред собой мужчину средних лет, одетого в приличную «английскую тройку» и явно не принадлежащего к жителям Реции. Волосы нежданного посетителя чуть тронула седина, а руки свидетельствовали о том, что за ними тщательно ухаживают и берегут.
Мужчина с легким акцентом по-немецки обратился к архипастырю: «Доброго утра, святой отец! Не разрешите ли присесть рядом?»
Мисаил, знавший язык империи кайзера еще со школьной скамьи, не замедлил с ответом: «Будьте любезны, сударь. Можете пристроиться с правой сторонки. Но я не святой отец. Так у католиков священников называют. А мы живем в православном монастыре».
Совершенно не смутившись, иностранец опустился на скамейку.
− Разрешите представиться. Корреспондент американского еженедельника «Филадельфия Дейли Трибюн» Самуил Клеменс. Совершаю по заданию редакции кругосветное путешествие, посещая страны, малоизвестные нашим уважаемым читателям, пишу статьи, очерки и прочее. Вот и до Теодории добрался и вашего миленького городка Реции.
Архипастырь сразу же припомнил, что на всенощной созерцал этого господина, простоявшего всю службу фонарным столбом, ни разу не перекрестивши лоб.
− И что вас привело в нашу скромную обитель? Вы ведь явно не православный.
− Я, как бы сказать, вообще не христианин, а скорее агностик. Интересуюсь местной этнографией и верованиями, если угодно. Вот почти шесть месяцев прожил на юге Африки и наблюдал за бурами, пока их две республики − Стеллаленд и Гошен – генерал Уоррен не привел к подчинению британской короне. Потом у арабов в Александрии Египетской побывал, а оттуда уже морем к вам добрался. И меня заинтересовали православные, как этнографический тип.
− Эх, господин Самуил, Самуил. Православие – это не тип какой-то, а жизнь сама и дорога к Богу, в Жизнь Вечную.
− Это вам так мнится, святой отец. Вы, наверное, с детства в монахи мечтали уйти. Вон, говорят и епископом Градицким были…
− Ошибаетесь, мистер Самуил, − тут владыка заговорил по-английски. – Я с младых лет грезил стать пиратом. Море под боком. Батюшка – совладелец верфей. А еще книжек романтических начитался.
Потом, когда отец отправил меня учиться в высшее коммерческое училище в эпирский вольный город Дураццо, вместо финансов и торговли кинулся изучать философию и афеизм. А наставником моим стал преподаватель логики и метафизики, немец из Вюртемберга Алоиз фон Фейербах. После уроков я спокойно пройти мимо православного храма не мог, так хотелось плюнуть на земь от отвращения.
Соблазнов в Дураццо множество на грешную душу навалилось. Большой порт, бывший центр герцогства, где собрался всякий сброд из Центрального и Северо-Восточного Средиземноморья, кабаки и притоны – на любой вкус.
Денежки у меня водились, родитель для обучения сына ничего не жалел. А у кого они есть, тот всегда будет в почете среди нахлебников и приживал. Но я сошелся на короткой ноге с уважаемым человеком − капитаном и владельцем тартаны «Великий Манфред», неким Джакопо Страффи. Он в основном занимался каботажными перевозками, но сам как-то в подпитии признавался мне, что и пиратствовал при удобном случае.
Между тем фон Фейербах посоветовал мне бросить училище в Дураццо и отправиться в Штутгарт, там лучше всего в Европе преподавали новомодное эволюционное учение Чарльза Дарвина. Я загорелся идеей и отправил письмо батюшке с просьбой о новых денежных суммах, рассказав, что хочу изучать философические теории в Королевском университете Вюртемберга. Отец не только отказал, но и пообещал лишить меня наследства, если немедленно не вернусь домой.
В расстроенных чувствах я отправился в ближайшую ресторацию, чтобы залить «горе» вином. Там и встретил любезнейшего Джакопо. Рассказал ему все, пожаловался на скупого непрогрессивного отца. Тот выслушал внимательно и сделал предложение. Мол, сейчас в порту Дураццо находится двухмачтовая тартана, принадлежащая монастырю в Ольшанах. Отцы плавали на Святой Афон, где забрали икону праведного Иосифа Обручника, специально написанную для часовни на острове святого Иосифа. Как раз в Пасху они ее и должны поставить в часовне и там совершить праздничное богослужение.
Страффи невольно потупив глаза, сказал, что мне легко будет попасть на корабль, показав письмо отца. Игумен Никанор не откажет. Затем надо представиться больным, остаться на борту, а когда все уйдут в глубь острова, то фонарем подать сигнал команде «Великого Манфреда». Пираты тихонько подойдут к острову, выбросят оставшихся для охраны монастырского судна людей на берег, а сами уведут тартану аж до Крита. Джакопо, чуть прищурившись, заметил, что тамошние его друзья за такую тартану хорошо заплатят. Мне же он пообещал четыреста золотых флоринов, которых хватит и на обучение в Штутгарте, и на съем квартиры, да и на многое другое.
Я согласился. Удача повернулась ко мне лицом, а уж о готовности насолить отцу и монахам и спрашивать не надо было.
Все приключилось, как и задумывалось, даже еще лучше. На монастырской тартане я вообще остался один, братия не опасалась нападения. Все ушли с иконой по тропинке к часовне. Выждав часа два, я запалил фонарь и крест-накрест просигнализировал в сторону моря.
Пираты появились достаточно быстро. Часть команды перешла на захваченную тартану. Джакопо меня похвалил и, дружески приобняв… с силой вышвырнул за борт. Близ берега утонуть сложно, да и плавал я хорошо. Выбравшись на песок, я проорал в темноту моря: «За что!!!» И удостоился ответа от Страффи: «Отцы-иезуиты меня всегда учили – используй безбожника, а потом выброси как дрянную ветошь и умой руки свои».
Две тартаны давно растворились в ночи, а я сидел на песке в мокрой одежде и плакал. Крупные слезы сами катились из глаз, смешиваясь с каплями соленой морской воды. Я ощущал себя самым глупым и бесчестным человеческим существом, которое когда-либо рождалось под хороводом звезд. И окаянный грешник возопил: «Господи, помилуй меня!»
А из глубины острова послышалось: «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!» И я поплелся по тропинке вверх, к часовне…
Утром я исповедовался игумену Никанору, поведав о своем предательстве. Я сказал, что не знаю, куда бежать по прибытии в Рецию: сразу в жандармерию или к отцу. На что батюшка Никанор ответил: «Иди с нами, чадо».
Вот с той поры я и обретаюсь в Церкви.
Корреспондент газеты «Филадельфия Дейли Трибюн» в задумчивости покрутил левый ус.
− Можно из вашего повествования сделать какой-нибудь рассказ?
− Пожалуйста, друг мой. Секрета никакого ведь нет.
Клеменс, поблагодарив епископа, поднявшись со скамьи, спорым шагом отправился прочь от места встречи.
У владыки Мисаила тихо проскользнула мысль в голове: «Спасется или не спасется? Помоги ему, Господи». Епископ перекрестил три раза спину уходящего агностика…
А над Ольшанами и Рецией развернулся светлый день под омофором величавых небес. Казалось, морские буруны, скалы, воздух и облака пели: «Христос Воскресе из мертвых…»
Александр Гончаров
