Тайна старой картины

К Владимиру Романовичу Кузнецову я заскочил в обеденный перерыв. Мне надо было срочно вернуть ему книгу по богословию православной иконы. До областного краеведческого музея я добрался быстро. Не останавливаясь ни на минуту, пробрался в дверь, поздоровался со смотрительницей и спросил: «Где он?» Та, узнав меня, спокойно сказала: «Как всегда, в мастерской».

Более мне ничего и не надо было. Спустившись по лестнице в полуподвал, я очутился в небольшой каморке, оборудованной Кузнецовым под реставрационную мастерскую.

Владимир Романович реставрацией старых картин и икон занимался уже лет этак двадцать. И его труды были хорошо известны не только в области, но и по всей России. Рассказывали, что сам Савва Ямщиков одобрил его реставрацию провинциальных портретов дореволюционной эпохи. В музее, впрочем, Кузнецов числился обыкновенным старшим сотрудником, а мастерскую организовал полностью за свой счет. Необходимые растворы и инструменты доставал не только в стольной Москве, но даже заказывал в Пакистане. Его зарплата разлеталась мгновенно, и если бы не подработка «на стороне», то вряд ли бы, как он, смеясь, говаривал, «разбогател как нувориш».

Однако состояния этого «нувориша» хватило только на то, чтобы купить небольшой домик в деревне Дьяконовка, пригороде областного центра, да выдать замуж единственную дочку.

Дьяконовка привлекла внимание Кузнецова тем, что там находился Свято-Успенский монастырь, восстанавливать который решился игумен Агафангел, бывший одноклассник реставратора. В меру своих сил и Владимир Романович помогал монастырю.

На мое удивление, в мастерской было непривычно тихо (Кузнецов любил работать под классическую музыку, которая вечно у него лилась из китайского радиоприемника). Реставратора я обнаружил сидящим на стуле, повернутым спинкой вперед, и задумчиво рассматривающим картину периода 60-х годов с криво приписанным внизу названием «Товарищ Хрущев встречается с колхозниками-передовиками».

На мой непросвещенный взгляд, картина, грубо намалеванная каким-то самоучкой, вряд ли стоила какого-нибудь внимания. Солнечный день.

Голубое небо. Поле. Кукуруза.  Довольный Никита Сергеевич лобызается с трактористом, а рядом со счастливыми улыбками внимают сему действу две розовощекие дородные доярки и группа ответственных товарищей. Лица разобрать было сложно, хорошо оказался прописан только товарищ Хрущев.

Кузнецов среагировал на мой приход, не оборачиваясь:

− Удивлен?

− Что вы, Владимир Романович. Я вот книгу принес…

− Отправь ее на маленький столик у входа.

− Хорошо. Вижу, что помешал…

− Нет, дорогой мой, нет. У меня к тебе и вопросик есть. Ничего в картине не замечаешь необычного?

Я подвинулся к полотну поближе, обойдя Кузнецова слева. Присмотрелся. Свет от настольной лампы отражался на лысине Хрущева да на щечках девиц.

− Как мне кажется, это обыкновенная мазня. Художественной ценности не представляет.

− А вот ты и попался, брат!

От шуточного восторга Кузнецов аж прищелкнул пальцами.

− Картина, конечно, пустяковая. Но холст – явно XIX века. И под верхним слоем краски что-то скрывается.

− Вам виднее.

Кузнецов поднялся со стула и начал расхаживать по мастерской. Три шага вперед, три шага назад.

− Здесь может быть скрыт портрет. Какого-нибудь предводителя дворянства или губернатора, например. Буду разбираться. Сниму мазню. А потом и определимся.

− Потом мне расскажете?

− Безусловно.

На том с Кузнецовым в тот день мы и расстались. Через три месяца я приехал в Дьяконовку к своей теще. А так как я узнал, что Владимир Романович находится в отпуске и вместе с супругой занимается огородами: и своим, и монастырским, то решил и напроситься в гости вечерком, когда все хлопоты заканчивались.

Кузнецов встретил меня радостно. Сперва мы попили чайку с пирожками и конфетами. А потом Владимир Романович пригласил меня в комнату, которую он и здесь, в деревне, приспособил для своей работы.

Пресловутая картина стояла на простеньком мольберте, но отнюдь не лицевой стороной к входящим.

Реставратор благоговейно развернул мольберт. Там стояла икона, известная любому, знающему хоть немного церковное искусство, – «Торжество Православия». В центре – Престол с образом Пресвятой Богородицы, а по бокам – святая царица Феодора с сыном Михаилом, ангелы и фигуры святых отцов, отстаивавших православную веру в период византийского иконоборчества (VIII – начало IX века от Рождества Христова).

Я замер от неожиданности. Под изображением Хрущева – советского гонителя Церкви, скрывалось «Торжество Православия». Во истину Бог поругаем не бывает!

Владимир Романович добродушно улыбнулся:

− Вот видишь, друг мой, что скрывала мазня.

− Поражен. Честное слово, поражен.

− Икона принадлежала Свято-Успенскому монастырю. А как она превратилась в картину – я тебе сейчас поведаю.

− Хотелось бы узнать.

− Как ты знаешь, обитель закрыли еще в 1922 году. Часть икон сожгли во дворе. Что-то увезли в неизвестном направлении. Во всяком случае в наш музей ничего из Дьяконовки не поступало. Проверил по документам специально. Но эту икону сумела спасти мать первой хозяйки моего дома. Она ее прятала вплоть до 1942 года. Когда пришли немцы и разрешили открыть единственный уцелевший храм в монастыре. Икону передали батюшке.

После освобождения церковь не закрывали вплоть до хрущевских времен. При данных гонениях храм во имя преподобного Феодора Студита не только отобрали у православных христиан, но и взорвали. А икону тайно унесла уже дочь первой спасительницы.

Ее сын являлся ярым коммунистом. Работал лесником. И, кстати, хорошо перестроил дом. Смотри, какие мощные матицы на потолке. Выпирают и прямо-таки напоминают о средневековых замках.

Мать молилась перед иконой в чулане, а сын все боялся доносов и исключения из партии, мол, не смог члена семьи от

религиозного дурмана уберечь.

Пришло время, и старушка заболела. И взяла слово с сына в предчувствии ухода ко Господу, что икону он не отдаст в руки безбожников. А лесник сам-то почитал себя атеистом, но маменьку любил. Когда она умерла, сын записал святые лики Хрущевым сотоварищи. Талант художественный он имел, но ты сам узрел, что не великого масштаба.

Так и висела икона у него дома под видом картины, пока Хрущева товарищ Брежнев не попросил убраться с руководящего страной поста.

Картину перенесли на чердак. Лесник умер, а своим детям ничего не сказал. Так и продали мне дом с неразобранным за долгие годы чердаком.

Я уже и не помню, за какой нуждой принялся разбирать мусор. Среди досок и остатков шкафа и обнаружил картину.

− Да уж, необычная история приключилась.

− Здесь без Господа явно не обошлось. Ныне монастырь восстанавливают. Завтра передам образ отцу Агафангелу. Только ты ему заранее не проговорись.

От Кузнецова я шел не спеша, вечерние звезды плыли над деревенькой, чуть в отдалении шумел город, и мысли невольно сами лезли в голову: «Изображение иконоборца спасло икону. Торжество Православия. Слава Господу нашему Иисусу Христу!»

Александр Гончаров