Свобода в творчестве: как отличить настоящую культуру от суррогатной
Доклад А. И. Гончарова, корреспондента Информационного митрополичьего центра «Православное Осколье», кандидата филологических наук, на XVII муниципальных Рождественских чтениях «Молодежь: свобода и ответственность», состоявшихся 15 ноября 2018 г. в старооскольском храме Рождества Христова.
Дабы раскрыть заявленную тему, я начну с трех цитат, которые должны послужить преамбулой ко всему тексту и введением в него.
«Хороший пастух – поэт, хороший кузнец – поэт, хороший сапожник тоже поэт. А плохой? Плохой – сапожник, что о нем говорить» (Авксентий Цагарели, «Ханума»).
«От трех трясется земля, четырех она не может носить: раба, когда он делается царем, глупого, когда он досыта ест хлеб, позорную женщину, когда она выходит замуж, и служанку, когда она занимает место госпожи своей» (Притч. 30, 21-23).
Служанка стала госпожой,
Так не ходи к ней в дом!
Но нет спасенья от раба,
Который стал царем!
Он в созиданьи бестолков,
А в разрушеньи скор,
Он глух к рассудку – криком он
Выигрывает спор.
Р. Киплинг
Культура, творчество, свобода – эти слова часто звучат на телевидении, их можно прочитать в интернет-сообществах и на страницах книг и периодических изданий. Но вот смысловая наполняемость их часто вызывает далеко неоднозначные оценки. Одних определений слова «культура» я насчитал более ста. Поэтому для своего исследования я предпочту использовать те дефиниции, которые являются наиболее простыми.
По Д. Гарсии: «Индивидуальная культура – это способ и значительность охвата, творения и олицитворения живым существом жизненного мира, и общественная культура – сумма индивидуальных культур».
Здесь же отмечу, что мои взгляды на взаимодействие «культура-культура» полностью совпадают с идеями современного российского философа Н. Н. Шульгина: «Культуры соприкасаются индивидами, а индивиды предстают друг перед другом в том или ином культурном модусе».
Собственно говоря, о какой-нибудь культуре человек узнает, знакомясь с другим человеком (к данной культуре принадлежащим), или же получая знания о культурных артефактах, произведенных людьми в соответствующем культурном поле.
Культура предполагает прежде всего личностное творчество. Она позволяет человеку уподобиться, пусть и в маленькой степени, конечно, самому Творцу. Культура выделяет человеческий род из мира флоры и фауны. И в основе каждой самостоятельной культурной системы обязательно лежит религиозное мировоззрение. Религия создает культуру, а не наоборот. И пока эта иерархия соблюдается, сохраняется и творческий потенциал человека. При сбое в религиозно-культурной связи возникает такой феномен, как «суррогатная культура». Термин «суррогат» происходит от лат. surrogatus – «замененный», то есть заменяющий что-либо или означающий просто подделку…
Обратимся к творчеству Александра Сергеевича Пушкина. Сальери, персонаж трагедии, созданной поэтом, рассуждает:
И скучен первый путь. Преодолел
Я ранние невзгоды. Ремесло
Поставил я подножием искусству;
Я сделался ремесленник: перстам
Придал послушную, сухую беглость
И верность уху. Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп. Поверил
Я алгеброй гармонию. Тогда
Уже дерзнул, в науке искушенный,
Предаться неге творческой мечты.
Я стал творить; но в тишине, но втайне,
Не смея помышлять еще о славе.
Нередко, просидев в безмолвной келье
Два, три дня, позабыв и сон, и пищу,
Вкусив восторг и слезы вдохновенья,
Я жег мой труд и холодно смотрел,
Как мысль моя и звуки, мной рожденны,
Пылая, с легким дымом исчезали.
И еще:
Мне не смешно, когда маляр негодный
Мне пачкает Мадонну Рафаэля,
Мне не смешно, когда фигляр презренный
Пародией бесчестит Алигьери.
Фактически словами Сальери можно проиллюстрировать два способа возникновения суррогатной культуры: механистический и пародийный. Причем в первом случае артефакт-суррогат образуется по принципу кубика Рубика, музыка (от Сальери) – это сбор граней, а не творческий порыв. И Сальери испытывает удовлетворение от своего «творчества» точно так же, как и современный нам человек, собравший все цвета кубика Рубика.
Второй случай – это обыкновенное искажение уже существующего. И он наиболее характерен для суррогатной культуры.
Впрочем, имеется еще и третий вариант, который хорошо описан в романе Ивана Михайловича Шевцова «Тля» (1964 г.). Здесь все сложнее. В романе показан путь, когда в угоду мнимой свободе творчества разрушается отображение реальности в культурных артефактах со значительным ударом по аксиологической (ценностной – прим. ред.) системе общества. Шевцов показывает, как бездарность проходит наверх в искусстве за счет поддержки сообщества критиков. Причем все происходит под маркой «свободы творчества».
Шевцову роман стоил журналистской карьеры. И даже в 1972 году в статье «Против антиисторизма» будущий прораб «перестройки» Александр Яковлев вспоминает «происки» Шевцова.
По сути, суррогатная культура таким образом защищается от попыток сохранить подлинную культуру, выросшую органически из народной среды и ориентирующуюся не на конструирование ценностей, а на такое же органическое произрастание их.
Настоящая культура обогащает аксиологически все сферы бытия общества и помогает формированию личности. Так как она поднимается из религии, то и сохраняет в себе ограничители, некую зону «табу», что не позволяет запуститься процессам, разрушительным для самого общества. И именно в рамках ее проявляется свобода творчества.
Суррогатная культура, паразитирующая на теле настоящей культуры, прикрываясь мнимой творческой свободой, сводящейся всего к одной только фразе: «Я так вижу!», уничтожает творчество на корню. Давайте подумаем о том, кто более творчески свободен: русский иконописец (ориентирующийся на догматы и каноны) или же представитель ModernArt, полностью зависящий от критиков, рынка сбыта и моды?
Как говорится:
«По плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград, или с репейника смоквы?» (Мф.7,16). Достаточно сравнить творчество преподобного Андрея Рублева и, скажем, арт-объекты от Горана Коневода или же «картины» Энди Уорхола.
Суррогатная культура более жестока к своим «диссидентам», и цензурозависимость внутри нее гораздо сильнее, чем внутри традиционной культуры. И к тому же, в отличие от культуры настоящей, она стремится внедрить свои аксиологические нормы в религию, политику и т. д. Примеров этому предостаточно.
Например, исследователи «обновленчества», боровшегося с Русской Церковью в 20-40 гг. XX века в России, отметили, что это движение в меньшей степени является религиозным, чем политическим и даже культурным. И уже неоднократно писалось, что «Живая церковь» – это отнюдь не религиозное реформаторство, а глубоко реакционное течение. «Живцы» оказались на удивление духовно бесплодными.
«Допустим, что инициаторы «Живой церкви» искренни и бескорыстны. Но и в этом случае какие это жалкие фигуры! Ни единой религиозной мысли, никакого творческого религиозного порыва, никаких признаков сознания, стоящего на высоте тех тем, которыми жила русская религиозная мысль XIX-го и ХХ-го века!
Это еще раз обнаруживает, что стихия революции есть сила качественно понижающая, а не повышающая, в ней всегда берут верх начала элементарные и упрощающие…
«Живая церковь» не есть обнаружение подлинной жизни в Церкви, она есть лишь догнивание гнилого и тленного в прошлом, восстание образов старого греха и старой неправды, проявление духа низкопоклонства перед торжествующей силой, пассивного отдания себя в распоряжение недуховных сил мира сего» (Н. А. Бердяев. «Живая Церковь» и религиозное возрождение России).
«Живая церковь», если отбросить другие стороны этого явления, вполне можно рассматривать как внедрение суррогатной культуры в религиозную жизнь. И ее разрушительность для Православия очевидна. ГПУ поддерживало «живцов» не лишь ради раскола Церкви, но и потому, что они были имманентно (неотъемлемо – прим. ред.) близки, ведь без суррогатной культуры с ее производством суррогатных ценностей революция 1917 года в России была бы невозможна. Василий Кандинский и Казимир Малевич, Лев Троцкий и Анатолий Луначарский, Владимир Красницкий и Александр Введенский – это типичные суррогатники, но в разных сферах деятельности себя проявившие.
Суррогатная культура в Российской Федерации чувствует себя намного лучше, чем настоящая культура. И это понятно. Потребительское общество уже существует. А потребителю проще, когда культура играет на снижение ценностной шкалы (как суррогатная), а не возвышающей (как традиционная настоящая культура). Поэтому у нас и проглатываются такие сериалы, как «Гоголь» (где вся глубина произведений Николая Васильевича сведена к оккультизму, инфернальной эротике и откровенной пошлости), фильм «Матильда» (псевдоисторический, антихристианский и антиинтеллектуальный) и т. д. Причем, если вы попытаетесь выступить с протестом против такого нелепого «творчества», то вас элементарно заткнут радетели фразы: «Я так вижу!». В то же время добротное национальное и христианское кино даже и на широкий экран будет выпущено только при благоприятном стечении обстоятельств.
Как же не вспомнить стихотворение П. А. Вяземского, написанное еще в XIX столетии:
Послушать: век наш – век свободы,
А в сущность глубже загляни:
Свободных мыслей коноводы
Восточным деспотам сродни.У них два веса, два мерила,
Двоякий взгляд, двоякий суд:
Себе дается власть и сила,
Своих наверх, других под спуд…Свобода – превращеньем роли –
На их условном языке
Есть отреченье личной воли,
Чтоб быть винтом в паровике;Быть попугаем однозвучным,
Который, весь оторопев,
Твердит с усердием докучным
Ему насвистанный напев.Скажу с сознанием печальным:
Не вижу разницы большой
Между холопством либеральным
И всякой барщиной другой.
В заключение необходимо отметить, что суррогатная культура часто защищает и пропагандирует себя неявно, скрыто манипулируя людьми.
В 1956 году в Советском Союзе произошли кардинальные изменения. Состоялся XX съезд КПСС. Всем он памятен развенчиванием «культа личности» Сталина. Однако после этого съезда начался и очередной этап наступления советской власти на Русскую Православную Церковь.
И вот 28 декабря 1956 года в кинопрокат вышел комедийный фильм Эльдара Рязанова «Карнавальная ночь». Он получил ошеломляющий успех. Стал лидером кинопроката, а в 1957 году был признан лучшим фильмом по опросу журнала «Советский экран».
Комедия… Для нас здесь важно другое. В уста чиновника от культуры Огурцова вкладываются слова о роли музыки. Огурцов в фильме – человек откровенно глупый. Но на самом деле он изрекает не чепуху, только правильная мысль дискредитируется. И зовут Огурцова – Серафим Иванович, а не Владлен Тракторостроевич. И это вряд ли случайно. К тому же лектор-астроном, приглашенный Огурцовым для выступления на новогоднем празднике (ясно, что это нонсенс!), носит фамилию Некадилов.
Сценарист и режиссер отлично вписались в антирелигиозную кампанию, начатую Хрущевым, одновременно защитив «против дураков» и лозунг «Я так вижу!». Хорошее кино отлично послужило целям суррогатной культуры. Случайно или нет – пусть каждый решает сам. Но следует помнить, что жертвами суррогатной культуры и распада аксиологической системы чаще всего становятся люди молодые, не имеющие еще ни житейского опыта, ни достаточного уровня образования. А в 1917 и в 1991 годах молодежь играла совсем не последнюю роль…
