Ответы меняют жизнь
– Докурил? Давай, Дим, поехали уже, – недовольно буркнул Андрей.
Откинувшись, он сидел в подгнивающем УАЗике и ждал, пока коллега насладится табачным дымом сполна. Прохладный ветерок поздней осени проскользнул в приоткрытую дверцу, пробежался по салону автомобиля и сквозняком прыгнул в оконную щель. Руки мужчины дрожали.
Ему искренне хотелось скорее приехать, сделать десяток-другой хороших фотографий для областной газеты и вернуться в уютный офис с обогревателем, старым железным другом. В такое время года начинаешь жалеть, что согласился работать фотографом.
– Да погоди ты! Дай хоть немного передохнуть. Не куришь, так хоть другим не мешай. А то напишу в какое-нибудь общество по защите прав курящих или что-то в этом роде, – он замолчал и снова затянулся. – Тьфу, испортил все удовольствие, чтоб тебя! – недокуренная сигарета полетела в осыпавшиеся кусты. – Сажусь уже, дверь закрывай.
– Я тебе помешал? Ну, курил бы дальше…
– Ничего ты не понимаешь! Этот уникальный момент: когда стоишь, выдыхаешь столбик дыма и смотришь на горизонт… Чувствуешь, что и жизнь хороша, и жить хорошо! Вольно жить, просторно! А ты: «Докурил? Поехали уже». Не чувствуешь, что ли, важность момента? Не все в объектив засунешь.
Кряхтя своими железными внутренностями, машина тронулась: затарахтел мотор, стрелки забегали по циферблатному полю, перескакивая мелкие черточки, словно прыгуны на полосе препятствий. Картинка за автомобильным стеклом начала перелистываться, как альбом с фотографиями, да только фотографии были однообразными. А чего стоило ожидать? По дороге в заброшенную деревню не на что особо насмотреться: справа – поле, слева тянулся небольшой лесок, а впереди лишь грязное подобие дороги.
Андрей стал разглядывать мелькающие деревья. Ветер качал ветви из стороны в сторону, мелкий дождь падал на редкие пожелтевшие листочки, заставляя их прогибаться. Шустро проскочила белка. Вот она поравнялась с автомобилем, спрыгнула на землю и юркнула вглубь чащи. И словно не было никакого зверька, снова одни лысеющие деревья. Снова пустота и однообразие.
Руки потянулись к фотоаппарату. Зачем? А просто так, по привычке. Готовность в любой момент запечатлеть нечто интересное, поразительное, волнующее – вот та самая профессиональная черта каждого фотографа. Они спаяны с реальностью, стараются в меру своих возможностей находиться везде и сразу, и именно это стремление делает человека сподвижником мгновения.
– Далеко еще ехать?
– Сейчас здесь свернем, в конце лесополосы, и должны уже увидеть деревню… да вот и она! – напарник резко свернул налево. Вдали показались покосившиеся крыши и склонившиеся линии заборов. – Отправили в глушь такую, на кой им сдалась эта деревня?
– Мы вопросы не задаем.
– И не говори…
Двигатель замолчал. Все стихло, и даже мелкий дождь перестал исполнять свою скорбную песню. Исчезло понятие времени, вся вселенная замерла в один миг. Чудо? Вряд ли. Но в воздухе витала благодать, искрилось чувство чего-то позабытого, отжившего и брошенного. Два человека остались один на один с прошлым, а такие встречи никогда не проходят бесследно для души. А есть ли душа? Несомненно, есть! Но в этой суматохе быта ее так сложно ощутить, в нее так сложно поверить… Да поверим ли?
Андрей вышел из машины и хлопнул дверью. Он стоял на опустевшей, некогда центральной улице деревни, ботинки утопали в растянувшейся луже. Предстояла нелегкая работа – сделать уникальные, неповторимые фотографии, способные тронуть читателей областной газеты.
Одно дело – когда снимаешь красивые пейзажи, влюбленные пары или бунтующие толпы на митингах. Вот там – краски: шикарные склоны, влюбленные взгляды, поникшие, словно живые, деревья, перекошенное в возмущении единое лицо толпы! А если нужно запечатлеть повалившиеся дома, отсыревшие фасады и в труху гнилые ставни? Именно в таких ситуациях проявляется профессионализм.
Он поглядел вокруг, ничего интересного: одна широкая улица с небольшими ответвлениями. С каждой стороны расположились домики разного размера. Полоса деревянного забора повалилась на землю, рядом лежали пластиковые бутылки, мотки какой-то проржавевшей колючей проволоки. Завершалась улица полуразрушенным деревянным храмом.
– Ну, давай, с этого ракурса сделай две фотографии улицы и храма поближе, поехали уже, – напарник снова закурил и одной рукой, опершись на капот, смотрел куда-то вдаль.
– По самим домам тоже нужно пройтись. А то вернемся с такими фотографиями, Дим, сам понимаешь, не поленятся второй раз отправить кататься.
– Ой, честный работничек тут нашелся! Раньше бы уехали, кофе чашечку прогнали проездом в приятной обстановке. Я и ларек по пути знаю хороший. Нет бы, согласиться, а там…
Но Андрей уже не слышал коллегу и мелкими шажками направлялся к первому дому. Выглядел он нелепо: его грузные ботинки, забавно смотревшиеся на тонких ногах, оставляли глубокие следы в сочной и черной земле, джинсы, больше его размера, нелепо болтались на поясе, а молния на поношенном плаще то и дело расстегивалась, желая простудить своего владельца. Это вынуждало Андрея периодически мельтешить руками, чтобы поправить замок. Лицо у него было исхудалое, с вечно потерянным взглядом, а плохо вымытые волосы собирались в небольшую косу. Так, сгорбившись под тяжестью висящего на шее фотоаппарата, он вошел в сырые внутренности дома. Вместо старой резной мебели, обветшавших книг и посуды советской эпохи, на которые рассчитывал Андрей, показалась разруха: на полу растекалось разноцветным пятном месиво из разодранных тряпок, клочков газет, порыжевшего поролона и стальных пружин матраса. Со стен свисали куски прилипших газет. Сквозь щель в треснутой раме гудел ветер. Дрожащей от холода рукой он снял крышку с фотоаппарата, прильнул к видоискателю, сделал пару снимков и с чувством выполненного долга направился в другую, примыкающую комнату. Это оказалась кухня, и здесь было куда больше интересного. В углу монументом прошлого стояла старая русская печка. Ее белые стены покрылись черным налетом плесени, а на лежанке валялись тканевые огрызки, бывшие некогда одеялом. У противоположной стены распластались обломки серого стола, из-под груды обвалившихся полок выглядывала пожелтевшая клеенка. Осколки старых тарелок, граненых стаканов и зеленых пивных бутылок валялись повсюду, словно конфетти. И среди этого бардака выделялась красная книжица. В погоне за прошлым Андрей метнулся к заветной корочке, это было «Пенсионное удостоверение члена колхоза». В надежде узнать имя и фамилию владельца фотограф открыл документ, но чернила выцвели, а уголки погрызли мыши.
На мгновение показалось солнце и озарило комнату. Что-то зашумело. Андрей со страхом обернулся, сжав свой фотоаппарат: звук исходил из недр печки. Парень замер в углу, направил объектив и стал ждать. Вдруг из темноты топки показалась рыже-черная лапа и спряталась вновь. Кто-то фыркнул. Через какое-то время из печки показалась мордочка лисы: на ее шерстке виднелись частички копоти, глаза отблескивали на солнце. И в этот неповторимый момент, когда солнечные лучи падали белыми полосами на грязную печку, животное зевнуло! Отличный кадр!
Тут сонная лиса очнулась, увидела направленный объектив, судорожно дернулась и юркнула к выходу. Но он не расстроился. Роль фотомодели животное выполнило на «отлично». Поправив в очередной раз свой плащ, Андрей двинулся к выходу и столкнулся в дверном проеме с курящим коллегой.
– Ты что здесь застрял? – он выдохнул, и клуб дыма влетел в лицо. – Я до тебя докричаться не могу! Давай, шуруй в церковь, мне осталось тут пяток домов обежать, и все. Материала выше крыши. Буду ждать потом у машины.
Он исчез так же неожиданно, как и появился.
Снова по улице засеменила сутулая фигура фотографа. Старые дома разглядывали распахнутыми глазами-ставнями этого человека. Когда-то здесь была жизнь: лаяли собаки, кудахтали куры, беззаботные дети играли в «съедобное-несъедобное», а старики пели тягучие и приторные, словно мед, песни. Андрей этого не видел, но ощущал всем сердцем. Чувствовал монотонное дыхание собаки, бежавшей некогда по улице, ржание уставшей от ноши старой клячи. Как писал Некрасов:
Все напрасно. Клячонка стояла,
Полосатая вся от кнута,
Лишь на каждый удар отвечала
Равномерным движеньем хвоста.
Он вновь поправил плащ. Слева показались руины колодца и повалившийся сарайчик. Кому он мог принадлежать? Есть сарай – были плотники. Какая деревня без плотника! С такими мыслями он остановился у храма.
Некогда высокое здание потеряло свое величие. Центральная часть рухнула, купола смешались в единое целое, некоторые кресты криво торчали из груды балок и досок. Один крест лежал плашмя, и что удивительно, идеально ровно. Он верхушкой, словно стрелка, указывал на темноту входа. Андрею понравился этот кадр, мелькнула вспышка фотоаппарата.
Он не был религиозным. Он вообще предпочитал не думать о религии. Думать – значит задаваться вопросами. Вопросы приводят к ответам. А ответы меняют жизнь.
А вера?
«Не всегда нужно знать, порой надо просто верить», – часто слышал он от матери. Вот уже четыре года как эти слова не звучат эхом в его голове. Да и не мог он их принять. Забитый сверстниками в школьные годы, обманутый приятелями, осмеянный дородной соседкой со следами псориаза на лице… Не привык доверять, а следовательно, и верить. Мстительным и озлобленным он, конечно, не стал. У таких людей нет силы на злобу. Его душа прониклась смирением, но не христианским, а тоскливо-страдающим. С таким чувством ждут близкого человека, заранее зная, что он не приедет. На его лице всегда читалось единственное слово: «Никто». Когда человека обзывают даже самыми грязными словами, это не так страшно. Гораздо страшней, когда он отождествляется с пустым местом. Это приговор. Жизненная недееспособность. Инвалидное кресло на ржавых колесах.
Но Андрей жил, и весьма сносно. Старая квартирка в центре города, полупустой холодильник, облезлый лакированный шкаф, на хиленькой полке – любимые книжки Чейза, Донцовой и Стаута. После школы в его руках не было русской классики, она приносила боль и рефлексию, а это уже слишком большой груз. Когда-то ему знакомые посоветовали почитать романы Достоевского. Будучи читателем неопытным, в библиотеке он взял «Бесов». После книги все потеряли Андрея на неделю. Войдя в храм, он ничего не ожидал, ничего не искал. Просто надеялся сделать пару хороших снимков, качественно выполнить свою работу. И ведь было что запечатлеть. Крыша провалилась. В груде балок, досок и пыли можно было различить остатки деревянных куполов, цветные щепки. Лучи солнца пробивались сквозь обвалившийся потолок. Свет падал на единственный в этой куче, слегка покосившийся, но целый крест: он стоял, словно атлант, расправивший плечи. Нижняя перекладина была обломлена. Секунда – и щелкнул объектив.
Но одной фотографии мало. Переступая через обломки проморенных досок, Андрей обошел препятствие и очутился рядом с остатками иконостаса. Деревянным скелетом возвышался его каркас, самих икон уже не было видно: вместо одних – сквозные дыры, другие были с трудом различаемы. Правая створка Царских врат лежала у входа, а левая криво висела на единственной нижней петле. Костлявыми пальцами Андрей дотронулся до уцелевших образов. Не сильно разбираясь в иконах, он все же нашел Спасителя и Богородицу. Выцветающие, они были такими тусклыми, местами осыпалась краска, отлетели щепки. Но кто знает, сколько лет их лики озаряли своим теплом стены этого образца деревянного русского зодчества?
Сколько людей смотрело с надеждой в их глаза, в их теплые, добрые, сопереживающие лица? Сколько молитв, прорастающих из самого сердца человеческого, стремилось к их ликам, словно цветы к солнцу? Много ли детских, особенных надежд услышали эти иконы?
Вот они! Все, все перед Андреем, словно живые! В углу стоит на коленях плотник: суровый мужчина в белой праздничной рубашке и с окладистой бородой. Подвыпивший, он грязно обругал сына, и кается в грехе великом своем. Рядом, протягивая руки к Андрею, словно живая, рыдает старушка в темной шали. Сухими руками она трет глаза, крестится и перебирает губами какие-то молитвенные слова, а рядом с ней маленькая девочка держит желтый клочок бумаги. Похоронка от 15 сентября 1942 года. В центре отрешенно стоит девушка в легоньком платье. Голова ее опущена, она не крестится. Не плачет. Не улыбается. Ее честь попрана, в душе – борьба с грехом, с ужасным желанием утопиться. Есть здесь и счастливые лица, их много, но большие радости всегда оттеняются даже маленьким людским горем.
Молодая пара замерла у входа – после долгих молитв у них будет ребенок! Седовласый старик серьезно совершает крестное знамение, но за этой строгостью лица скрывается почти детская радость – у его коровы появился теленок, будущее видится ему счастливым! Молодой парень без ноги, прислонившись к стене, печально улыбается: он рад, что вернулся с войны, но мысли о погибших товарищах вверяют ему чувство вины. И эта скорбная радость сжимает его сердце! Люди приходят и уходят: молятся, плачут от горя и радости, причитают и стоят понурив голову. Люди разных эпох и разного уклада жизни. Их судьбы как на ладонях. В горестях и радостях их объединила вера.
Андрей глядел на освещенный солнцем крест. Эти люди как внезапно возникли в его мыслях, так внезапно и растворились в воздухе. Но он не хотел думать. Он не хотел верить. Поэтому, сделав еще несколько фотографий иконостаса, покосившейся створки ворот, обрушившейся крыши, молодой человек направился к выходу. Но, видимо, храм не хотел его отпускать.
Шаркая ногами по поросшему всякой блеклой широколистной травой и заваленному мелким мусором полу, он обо что-то споткнулся: перед глазами лежала твердая коричневая обложка Библии. Самой книги не было, быть может, ветер разбросал легкие страницы, а вот обложка осталась. На внутренней стороне ютились кривые буквы, явно написанные в спешке. С трудом удалось прочесть: «Моему сыну от матушки Катерины Федоровны. Читай с верой и добрым помыслом. Эта книга тебя спасет. Служи достойно нашей стране».
Андрей положил Библию на прежнее место, надписью вверх. Сухие костлявые руки вновь коснулись фотоаппарата. Вспышка. Щелчок. Один, другой, третий. Его указательный палец застыл на красной кнопке, и уже семнадцатый снимок сохранялся на карте памяти.
– Ты чего застыл? – голос Дмитрия привел его в чувство, поток снимков прекратился.
– Я, да… ничего. Вот, уже заканчиваю.
Напарник косо посмотрел на него и вышел.
Андрей нервными движениями закрутил крышку фотоаппарата, схватил остатки Библии, подскочил и засеменил за Дмитрием.
И вот они уже в машине. Автомобильная печка нагоняла теплый воздух, тарахтел двигатель, солнечные лучи слегка нагревали приборную панель. Коллеги обменялись фотоаппаратами и смотрели снимки друг друга.
У Дмитрия все снимки были отличными, он работал не первый год: идеальная игра света, идеальный ракурс, удачные композиции… Все было настолько хорошо, что становилось скучно. Но для газеты – то, что надо. И Андрей понимал это.
Дмитрий с небольшой задумчивой улыбкой глядел на фотоаппарат Андрея. Быстро пролистал итоги похождений напарника.
– А с лисой – достойно. Отличный момент, думаю, попадет на первую страницу. Но зачем семнадцать снимков обложки Библии – не пойму. У тебя же с самого первого раза все удачно получилось.
Андрей пожал плечами, достал свою находку и принялся снова разглядывать надпись: «Читай с верой и добрым помыслом. Эта книга тебя спасет».
– Эта книга тебя спасет, – вырвалось шепотом из его губ.
– Вот оно что! А я все думал, как мне тебя назвать хочется. – Дмитрий засмеялся, тронулся и переключил передачу. – А вот сейчас – осенило! Блаженненький ты! Ха-ха-ха! И не знаю почему, но все в тебе такое… все в тебе впору к этой обложке. И семнадцать снимков… вот откуда ветер дует! Эх, не думал, что ты верующий. Впрочем, таким, как ты – это только на пользу.
Но Дмитрий ошибался. Андрей еще не верил, и неизвестно, уверует ли. Это просто обыденная рабочая поездка, а не перерождение человека: всего лишь снимки, всего лишь остатки книги. Но он начал думать! Думать – значит задаваться вопросами. Вопросы приводят к ответам. А ответы меняют жизнь.
Глеб Кривошеев
