Неверующие верующие
Семен Колотовкин вздрогнул от неожиданности и проснулся, когда кто-то тронул его за плечо.
– Пассажир, поезд прибывает на вашу станцию через 15 минут, – раздался скрипучий голос проводника.
– Спасибо, – еле слышно произнес Семен.
Проводник хотел что-то еще сказать, но потом просто махнул рукой и пошел дальше по «общему» вагону. Будить, впрочем, больше ему никого не пришлось. Противно завизжала дверь в тамбуре, что подвигло Семена быстро собираться на выход. Он потер лицо руками, пытаясь сбить остатки дремы. Умыться было нечем. В вагоне воды не имелось.
Колотовкин проверил наличие документов в левом кармане пиджака и зачем-то содержимое чемодана. С документами оказалось все в порядке, с вещами в чемодане вроде бы тоже. Но тут в голову пришла мысль: «Плюшевый желтый заяц с большим красным бантом на шее пропал!»
Семен в ужасе закрутился на месте. Он обшарил все вокруг. Заглянул под все полки. Зайца нигде не было. Колотовкин, наспех накинув модное пальто (специально купленное для поездки «в область»), добежал до тамбура, где нашел проводника, понуро подбрасывающего лопатой уголь в печь, и спросил:
– Товарищ, вы игрушечного зайчика не находили?
– Нет. Не находил. А вам бы, молодой человек, надо бережнее свои вещички хранить. В дороге можно и голову потерять.
– Ну был же, был у меня заяц!
– Ничего не знаю. Сказал же, что не видел. Да и поздно что-то теперь искать. Прибываем.
Семен метнулся назад. Нахлобучил шапку. И с чемоданом опять вернулся в тамбур.
На перрон станции Тулубьево Колотовкин вывалился совершенно растерянным. Зимняя ночь охватила его со всех сторон. Новенькие часы над входом в маленький вокзал, построенный еще до революции 1917 года, показывали точное время – 23 часа 45 минут. День 6 января 1962 года приблизился к своему завершению.
Паровоз свистнул и двинулся дальше, таща за собой четыре пассажирских вагона, вагон-магазин и один почтовый. Ему еще предстояло проехать двадцать сельских станций.
Расстроенный Семен зябко поежился. На небе бушевал звездный водоворот, а мороз лез под пальтишко, заставляя задуматься о тулупе или, на худой конец, о теплой телогрейке. Природа равнодушно взирала на человека и его метущееся сердце.
Колотовкин никогда не считал себя «растеряхой». К тому же он являлся мужчиной семейным. Да и за прожитые 25 лет кое-что успел увидеть и узнать. Родился он за четыре года до начала войны. И хорошо помнил, как рыдала мать, встретив вернувшегося с фронта инвалидом отца, как тяжело поднимался колхоз, как голодно и холодно пришлось жить в 1946-1947 годах. Помнил он и армейскую службу на сопках под Красноярском, где тоже было и холодно, и голодно. И возвращение в родное село после трех лет, честно отданных Родине. И женитьбу. И рождение первой дочери. И работу до истощения сил дояром, когда коров много, и к каждой надо найти подход, чтобы буренка, обидевшись, не опрокинула ведро с молоком. И насмешки мужичков над его «бабской» профессией. А ведь благодаря ей он, как передовик производства, и попал на слет молодых ударников коммунистического труда в областном центре.
Сутки в большом городе – это и много, и мало. Семен переночевал у тетушки Липы – сестры матери. С утра уже направился в зал заседаний при обкоме, где пришлось невыносимо долго выслушивать речи. Потом быстро вернуться на квартиру родни, получить подарок для младшей дочери (того самого злополучного зайца) и пешком рвануть на вокзал, чтобы купить билет. Далее предстояло забиться в вагон и уснуть, сквозь сон припоминая шепот тети Липы: «Не потеряй зайчика. Это для Машеньки. К Рождеству Христову. Детям в храм ходить не дают, хорошо хоть подарки можно делать. Счастье ребенка Господа порадует».
– А я вот потерял… – обреченно подумал Колотовкин.
На перроне возился еще только один пассажир, в котором Семен признал пожилого агронома Вяткина из соседнего колхоза «Путь Ильича», безуспешно пытавшегося напялить большой вещмешок на плечи, при этом не ставя свой чемодан на заснеженную землю.
– Надо помочь, – решил колхозник и двинулся к агроному. – Василий Павлович, давай подсоблю!
– О, Семен! Помогите, дружище! Помогите. Подержите чемодан. Он у меня немецкий, из хорошей кожи сделан. Трофейный. Сын привез аж из Кенигсберга. Жалко испортить.
Колотовкин принял чемодан агронома в правую руку, зажимая покрепче свой в левой.
Но агроном вместо того, чтобы разобраться с вещмешком, неожиданно сбросил его на снег и чуть прищурившись задал вопрос:
– Скажите-ка мне, Семен, вы у кассы в областном вокзале ничего не теряли?
Колотовкин встрепенулся.
– Терял. Подарок для дочки.
Зайца плюшевого!
– Надо же! Хорошо, что я подобрал. Вы и не заметили, что я сзади в очереди стоял.
С этими словами Вяткин развязал вещмешок и подал оторопевшему Колотовкину зайчика с красным бантом.
– С Рождеством Христовым!
– Спасибо. Спасибо, Василий Павлович!
– Так и не за что вроде. Вернуть потерю и Бог велит, и честные люди тоже.
Семен незамедлительно, поставив свой чемодан, запихнул пакет с подарком под пальто, поближе к груди.
– Больше не уроню и не посею впопыхах, – такая идея проскочила в уме Колотовкина.
Агроном между тем справился с вещмешком и освободил молодого дояра от излишней ноши, прихватив трофейную редкость.
– Вот, Семен, сегодня вы наглядно убедились, что в Рождество Христово Бог людям через людей помогает. Ваша дочурка наверняка ждала подарок. Вы случайно с ним расстались, а нашел его я, а не какой-то другой гражданин, который о вас и слыхом не слыхивал.
– Не знал я, что вы верующий, Василий Павлович!
– Да где уж-то мне. Я – из поповских детей. Отец мой в Господа верил, а я же… Верю, конечно. Но до отца мне далеко. Сомневаюсь часто. И в партию вступил. И на собраниях атеистов терплю и молчу. А вот без Рождества и Пасхи Христовой и жить мне сложно. Как там говорится: «Верю, Господи. Помоги моему неверию».
В ночи за вокзалом затарахтел мотор грузовика. Вяткин обрадовался.
– Вот за мной машинку наш председатель прислал. Толковый он мужик, знает, что ночью мне никак до колхоза не добраться. Замерзну еще по слабости и старости лет. И вас, Семен, до дома довезем. Благо дорога одна, и село ваше не минуем.
Колотовкин принял приглашение, тем более что дожидаться утра в плохо натопленном здании вокзала – удовольствие сомнительное.
У грузовика Семен заметил две фигуры.
– Ба! Да это ж сам председатель Федор Алексеевич Потапов нас встречать изволит! – восхитился агроном.
Потапов, узрев нового попутчика, распорядился, ни минуты не помедлив.
– Так. В кабине с водителем поместится только один. Поэтому Василий Павлович там и присядет. Мы же с Семеном в кузове прокатимся. Морозец не лихой. Девять километров потерпим на открытом воздухе. Я и сам планировал изначально там ехать.
Вяткин, отправляясь в кабину, тихо шепнул Колотовкину: «Не забудь председателя поздравить с Рождеством. И невзначай спроси, что у него в чуланчике висит».
Автомобиль заурчал и медленно пополз по пробитой в снегу колее. Звезды плыли над головой. Семен помялся-помялся и сказал:
– С Рождеством Христовым, Федор Алексеевич!
Председатель сразу же откликнулся.
– И тебя тоже, ударник! Наверняка это Василий тебя надоумил…
– Да. Ваш агроном, – честно признался Колотовкин и, набравшись смелости, промолвил: – Еще советовал спросить, что у вас в чулане спрятано.
– Спрятано – не спрятано, а есть, – ответил Потапов. – Ладно. Расскажу. В эту войну я партизанил в Белоруссии. Даже командиром небольшого отряда был. И как раз в Рождественский сочельник окружили нас полицаи и немцы у лесного болота. Половина отряда погибла, а оставшиеся решили уходить группами и по одиночке. Я получил ранение в ногу. Несерьезное, но товарищам моим оказался помехой. Дотащили меня они до избушки лесника, в которой никто давно не жил. Перевязали и наказали отлеживаться. Обещали вскорости прийти с подмогой. День прошел нормально. А вечером нагрянули полицаи. Я их заранее в окно усмотрел. А
деваться-то куда. Домик крохотный. На чердак не влезешь – лестницы нет, а за печкой не схоронишься. Накинул кое-какую одежонку – и на двор, пока вражины не подошли. Тоже скрыться негде. Про себя взмолился: «Господи, помоги!» Когда туго, не партию и Ленина вспомнил, а Бога. И сразу же на глаза попался вход в погреб, закрытый дверкой из двух створок, на которых что-то намалевано. И перед погребом снега совсем не имеется. Ветер все сдул. Я допрыгал на одной ноге, створки распахнул, да и сполз в погреб. И сижу тише мыши.
Полицаи пришли, покрутились. В избушку заглянули и, никого не обнаружив, отправились дальше. Часа через три я из погреба вылез. От боли в ноге – в голове круги. Закрываю створки – а там икона Рождества Христова, распиленная надвое. Я перекрестился: «Слава Тебе, Господи! Не дал погибнуть грешнику напрасно!» Потом, когда вернулись мои товарищи, попросил забрать эту икону. Скольких трудов стоило домой переправить! С собой возил почти полтора года. Умельцы мне ее склеили. Ныне же она в чулане и висит. Время переменится, наверняка храм в селе восстановим, так туда и отдам.
Вот такие пироги, парень. Без Бога не до порога. Я слова, что слышал в детстве в церкви, отлично помню: «Кто бог велий, яко Бог наш? Ты еси Бог творяй чудеса».
Колотовкина соседи высадили почти у самого его дома. Света в окошках не было. Шарик загавкал в будке. Семен по тропинке подошел к калитке. Пощупал грудь. Заяц из-за пазухи не вывалился. А в душе что-то пропело: «Ты еси Бог творяй чудеса».
– Машутка будет рада, – вздохнул Семен.
Александр Гончаров
