На троне архиерейском
– Брат Геронтий, я знаю, что у тебя в келье каждая вещь имеет свою историю. Верно ведь? Расскажи что-нибудь интересное.
Мы сидели в небольшой и уютной комнатке-библиотеке моего друга-черноризца, листая каждый свою книгу. На улице стояла хмурая осенняя погода. Книг у брата Геронтия было много: они наполняли три шкафа, они стояли на отдельных полках, лежали на столе и тумбочке. Книги были на разных языках и из разных стран.
– Что ж рассказать тебе, дружище? Шкаф я купил в магазине, диван вот этот тоже. Ничего особенного и нет у меня. Выдумываешь ты все. Знаю: напишешь потом какую-нибудь статейку тщеславную про меня.
– Выдумываю? А вот эта чашка, к примеру, откуда? – я указал монаху на неказистую одинокую чашку советской эпохи, внешне не примечательную, но неизменно ухоженную и стоявшую всегда на почетном месте в буфете.
– Чашка? Чашка эта принадлежала одному покойному ныне игумену отцу Иоилю. Молитвенник был настоящий. И чад своих духовных к молитве приучал. Бывало, придешь к нему и вместо приветствия поешь тропарь святителю Николаю: «Правило веры и образ кротости…», а батюшка в ответ подхватывает. Да. Любил отец Иоиль святителя и в храме его служил добрую половину своей жизни. У меня и ряса на память об отце Иоиле осталась, правда, не по размеру мне – пониже ростом батюшка был. Храню их как память, как святыню: и чашку, и рясу.
– А вот этот барометр откуда?
На полке с книгами стоял небольшой круглый прибор явно еще дореволюционного происхождения. В надписях на нем читалась буква «ять».
– Барометр? У матушек однажды выпросил. Жили когда-то в соседнем городе две подвижницы-монахини, ныне уж покойные. Им вроде и не нужен был, а мне как память о них теперь.
– Так-так. А говоришь, никаких историй нет. Может, и кресло, на котором я сижу здесь, тоже имеет свою историю? Интересное оно такое: с резными ручками. Старье по нынешним меркам, но какое-то необычное.
– Ты прав, мой друг. Кресло – старье. Его еще мой дед делал. Сейчас-то оно скрипит да шатается, но лет так пятьдесят назад оно было весьма востребовано.
– Как же, брат Геронтий? Никак почетных гостей сажали на него?
– Давай-ка мы с тобой заварим чай. А потом все и расскажу.
У меня и мед есть – угостил отец Леонтий. А он пасечник знаменитый. Да и хлеб я испек свежий. Белый, горячий, с маком и кунжутом. Ты и не ел такого, поди, а?
Мы расстелили скатерть на небольшом столике и принялись чаевничать.
Призна́юсь, монашеское гостеприимство всегда самое простое и всегда самое душевное. Обычные угощения кажутся самыми вкусными. Как будто дома ни чаю не пил, ни меда не ел.
– Так что же с креслом, брат Геронтий? – напомнил я о теме нашего разговора иноку.
– Кресло? Ах да! Был когда-то родственник у нас – Филипп Емельяныч. Старостой был церковным. Или, как тогда называли, ктитором. Так вот. Однажды (а может, и дважды) принимали в нашей церкви архиерея. Приходит Филипп Емельяныч к моему деду и говорит: «Михал Николаич, выручай! Архиерея сажать некуда! Полагается ему сидеть на кресле во время службы. Трон ему нужен, понимаешь? А твое кресло самое красивое во всей округе». Естественно, дед отказать не смог. Хоть сам в церковь и не ходил, а родным всегда помогал. Так что сидишь ты, дружище, на троне архиерейском.
– Да ладно тебе придумывать!
– Слово монаха даю!
– А ты? Брат Геронтий, ты сам был на той службе?
– Нет, конечно. Я тогда и не родился еще. А эту историю мне рассказал мой отец. И я ее помню и храню.
– И ты говоришь мне, что ничего интересного нет у тебя?
– Знаешь ли, мой друг, самое интересное с нами происходит каждый день, но мы обычно не замечаем этого. И это самое интересное – сама наша жизнь, данная нам нашим Творцом. А истории – это всего лишь истории.
Монах Илия Каунников
