Маленький переполох ради большой тишины

Два поэта / Kandinsky 3.1

Начальник смородинской станции Тимофей Тимофеевич Токов в губернии бывать не стремился. Но по казенным делам аккурат после Крещения Господня ему все-таки пришлось по зимнему пути отправиться в губернский город.

А уж раз так получилось, то Тимофей Тимофеевич решил обязательно посетить ресторацию «Три философа», принадлежащую купцу Рекину. Пропустить это заведение никак не было возможно, ведь только здесь подавали знаменитую уху «по-холмогорски», рецепта которой не знали лучшие повара даже в двух столицах империи. Государев кухмейстер специально приезжал к Патапию Харитоновичу Рекину и его супруге, достойной Лидии Захаровне, чтобы научиться готовить «секретный» северный рыбный суп.

К слову сказать, Патапия Рекина знали как выдающегося ресторатора не только в Белой империи, но и за ее рубежами. Сеть его съестных заведений раскинулась не только по родной стране, но и по Европе, а буквально год назад открылась ресторация Рекина с русской кухней за Атлантическим океаном в столичном центре Конфедерации – Данвилле.

Потомственное дворянство Рекин получил по личному указу императора Диомида Гемелловича за великолепную организацию снабжения армии в период недавней Румелийской военной кампании.

Сейчас мало кто ведает, с чего начинал Патапий Харитонович. Он с золотой медалью окончил гимназию и собирался учиться в Императорском университете Петрополиса на историко-философском отделении. Но его суровый отец, купец II гильдии Харитон Фирсович, категорически запретил сыну и думать о философии, заявив, что «у хвилософов денежек и на воротник из “енота из-под ворот” не хватит», а потому надо заниматься делом. И поставил юношу после отбытия годичной воинской повинности управлять купленной по случаю ресторацией.

Патапий не растерялся. Ресторацию привел в полный порядок, переименовав в «Три философа», в честь Сократа, Платона и Аристотеля, украсив их портретами большую залу заведения. Но чтобы дохода она приносила больше, молодой Рекин самостоятельно начал собирать редкие рецепты национальной кухни, не ленясь съездить за ними за тридевять земель.

Будучи в Архангелогородске, Рекин случайно в тамошней ресторации подслушал разговор двух посудомоек, одна из которых печалилась о своем скудном жаловании. Получалось, что росту она была малого и хоть и трудилась не покладая рук, как все остальные бабы, но ей платили гораздо меньше. Хозяин рассуждал так: дородная и высокая женщина сильнее, а потому и работы делает больше, чем какая-то девушка-недоросль. Тогда же Патапий Харитонович и услышал пословицу: «Маленькая собачка – довеку щенок».

Рекин девицу приметил, да и понравилась она ему. Далее он все узнал обстоятельно, и выяснилось, что посудомойка является дочкой покойного повара работящая, да приданого ноль с палочкой. Как поется в народе:

Хороша я, хороша,

Да бедно одета,

Никто замуж не берет

Девушку за это.

Патапия Харитоновича такой расклад никак не смутил. Однако вот Харитон Фирсович взбеленился. И против него Патапию пришлось выдержать самый настоящий бой. Как он в итоге улестил папеньку, то неизвестно, но в конце концов родительское благословение обрел.

Рекин получил не только любящую супругу, но и старинные поморские рецепты ее отца, среди коих и нашлась уха «по-холмогорски» из четырех видов рыб.

Все это Токову вспомнилось перед тем, как швейцар открыл дверь ресторации «Три философа» и с почтением поклонился уважаемому посетителю.

Тимофей Тимофеевич очень удивился, когда его встретил у входа сам Патапий Рекин, еле дождавшийся, пока гардеробщик примет шинель, форменную шапку и трость у Токова, и экстренно пригласивший в отдельный кабинет со словами: «Не беспокойтесь, друг мой, все за счет ресторации!»

Начальник станции сразу же подметил, что Рекину очень жаждется о чем-то ему сообщить, но только с глазу на глаз. И не обманулся.

– Ох, Тимофей Тимофеевич, как же мне хочется вам рассказать о происшествии, что здесь приключилось на Святках. Ваши земляки – помещики Лев Сергеевич Давыдов-Пушкин и Калина Семенович Лынский – такое учудили…

– Что, опять дуэль устроили?

– Да нет, что вы такое говорите? Они же теперь свояки и женушек своих этак расстраивать не могут. Эти благородные господа общество по-другому фраппировали.

– Недоумеваю…

– Вы же знаете, что я хоть и купеческого происхождения, но поэзию люблю. И гостям я всегда рад. И чай подаем калькуттский, и порто, и закуски легкие. И в курительной комнате у меня не «сам крошево» и не «регалия капустиссима», а самый замечательный табак из Виргинии и Эспаньолы.

– И что же приключилось?

– На поэтический вечер пришли Пушкин и Лынский с супругами. И Лев Сергеевич для всех прочел новое стихотворение.

Над Грецией царила ночь,

В венок сплелись все звезды неба.

Луна – великой Никты дочь –

Ждала прихода бога Феба.

В горах блуждали огоньки,

Спускались звери к водопою.

Геракл, усталый стан креня,

Шел в Аргос тайною тропою.

О берег Кипра бил прибой,

Ревели волны зло, сердито.

Из пены рваной и седой

В наш мир явилась Афродита.

Как благостна ночная тишь!

Спят воины и виноделы.

Но занесен уж меч судьбы,

И варвары готовят стрелы…

И отчего-то Лынский возмутился, обвинил родственника, что тот ударился в язычество, оскорбляет православную веру и прочее.

Давыдов-Пушкин вяло возражал, что поэзия без Гомера, Пиндара и Вергилия – это и не поэзия вовсе. А сам он верит во Господа нашего Иисуса Христа, исповедовался у старца Серафима Саровского перед Рождеством и причастился в тамошней обители Святых Таин.

Но Калина Семенович не захотел угомониться. Тогда Лев и предложил тому самому написать стих с православным смыслом.

Неожиданно Лынский согласился и, чуть запинаясь, прочитал.

Три сна привиделось сегодня:

Один – в полночный, жуткий час

Пришел из пасти преисподней,

Принес кошмар ушедших рас.

Сражались с кем-то великаны,

Метались в поле упыри,

И красные как кровь туманы

Застлали белый всплеск зари.

Второй – слетел перед рассветом

С прозрачных хмурых облаков,

В нем заключалось сто сюжетов,

Мельканье лиц, сумбур веков.

Струились реки средь курганов,

В степи бродили табуны,

И лики грозных истуканов

Хранили грезы старины.

За час до мига пробужденья,

Явился третий – мирный сон,

Рассеял мрачные сомненья,

Развеял грусть и страхи он.

Увидел я страну родную,

Узрел любимые места,

Мою Россию молодую…

И светлый лик над ней Христа.

Публика застыла в ожидании еще большего шума. Однако Лев Сергеевич поздравил Калину Семеновича со словами: «Уел, братец, уел! Ты победил. Я теперь обязуюсь полгода стихов не сочинять».

Я немедля пригласил их благородий в кабинет и хотел нравоучением озаботиться, но не вышло. Они как рассмеются!.. И Лынский мне говорит: «Не волнуйся, Патапий Харитонович, стреляться не будем. Как задумали мы, так и случилось».

А Давыдов-Пушкин продолжил: посещал, мол, он батюшку Серафима Саровского, и тот ему дал совет, что надобно поменьше на поэтических вечерах и в салонах бывать, да и корону первого пиита империи с головы сбросить, чтобы беса гордыни не тешить.

Когда же Лев Сергеевич узнал, что Лынский изредка пописывает стихи, то и предложил прочесть их на публику в ответ на его рифмоплетство. Так друзья и сделали.

Ныне же публика Давыдова-Пушкина дергать не будет, да еще многие станут посмеиваться, что и хорошо. Лев Сергеевич на полгода уединится в именьице – хочется ему спокойно написать «Гишторию святого благоверного великого князя Александра Невского». Лынский же слывет домоседом, и никто его из деревни и не выдернет.

На том и расстались. Только послышалось мне, как Лев Сергеевич произнес: «…да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте».

Александр Гончаров

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

48 + = 52

АРХИВ ГАЗЕТЫ