Друг Иова
− Руки за спину! Лицом к стене!
Мальцев автоматически выполнил приказ и уткнулся самым кончиком носа в белый камень, искрошившийся по краям и покрытый маленькими серыми трещинками. Внимание Матвея Сергеевича привлекла одна выемка, наполненная чем-то красным. Как будто кто-то капнул алую каплю крови на белый камень. Он обнаружил, что там в кучку собралась группа божьих коровок, неведомыми путями попавших на подземный этаж узилища. Пока охранник ворчит и гремит ключами, возясь с непослушным замком, есть время подумать.
− Хорошо им – божьим коровкам. На зиму забрались в камешек, а по весне порхнут на волю.
И вспомнилось детство: божья коровка на теплой ладони и стишки:
− Божья коровка, улети на небо, принеси нам хлеба. Там твои детки кушают конфетки. Нашли рублик, купили бублик. Сами жуют, тебе не дают… Как там по-английски божья коровка? Ladybird. Ladybug. Lady – Дева Мария, Пресвятая Богородица. А по-французски?..
Размышления прервала команда:
− Вперед!
Пол в коридоре был неровным и тоже из камня. Мальцев шел медленно. Конвоир не свирепствовал, не толкал и не торопил. Мол, что толку поспешать, − на допрос подследственного все равно успеет доставить.
− Так. Если поведут на третий этаж, то опять к следователю Кукушонку. Фамилия глупая, но лупит он хитро. Ребра болят, мочи нет, а синяков не найдешь.
Однако в этот раз путь завершился на втором этаже перед дубовой дверью, даже и не железной…
На следователя Мальцев даже не взглянул, только услышал каркающий голос с приказом охраннику:
− Свободны. Оставьте нас.
Когда дверь за конвоиром, проскрежетав на высоких тонах, захлопнулась, неожиданно прозвучало:
− Присаживайтесь, Матвей Сергеевич. Ну, здравствуй, Матюшка с Ломова переулка.
Мальцев поднял голову и чуть не произнес вслух:
− Ничего себе.
Перед ним сидел чуть лысоватый человек в мундире сотрудника НКВД, на краповой петличке с малиновым кантом – два ромба. Целый старший майор госбезопасности. И не из области. Москвич, наверное. И по мою душу. Зачем? И откуда знает старое прозвище?
В облике следователя почудилось нечто знакомое. Тот же продолжил:
− Смотрю, что не признал. Ой, не признал. А ведь когда-то мы с тобой вместе к девицам из гимназии мадам Трениной на посиделки бегали.
− О, Господи! – Мальцева озарило. – Ты… То есть вы – Васька Благов. Прошу прощения, гражданин следователь. Василий Васильевич Благов.
− Замечательно. Понял наконец.
− Но как же ты… Вы оказались у коммунистов, да еще и в органах?
− По идейным соображениям, друг мой. Член партии с 1917 года как никак.
− По идейным? Позвольте не поверить. Вы в 1914 году после государева манифеста залезли на фонарный столб у дома земского начальника и орали: «Слава Его Величеству Николаю Александровичу! Закопаем кайзера и «колбасников» в русской земле!»
− Да. Было, чего уж там. Ах, Матюша, при царе я в лучшем случае бы инженером, как и ты, дурачок, на железной дороге кряхтел. Советская власть передо мной же открыла все направления. Я это сразу уразумел. Вот и дослужился до весьма высокого чина. С инспекцией приехал. Все ваше начальство от моих вопросов трясется, в глаза прямо смотреть не смеет. Я с самим наркомом Ежовым за руку каждое утро здороваюсь. И какой это человек! Какой человек! С товарищем Сталиным в шахматы он лично играл. Роста небольшого, но ума колоссального.
− Все равно в вашу идейность не верю. Это Кукушонок идейный…
− Насмешил, брат, насмешил. Ты ведь знаешь, какие у Кукушонка имя и отчество?
− Арвиль Маэлович. Чисто пролетарские.
− Опять повеселил. До революции Кукушонок прозывался Макаром Сидоровичем. А потом перекрасился. Арвиль − Армия В. И. Ленина, Маэл – Маркс, Энгельс, Ленин. Все звучит по-иностранному, а на самом деле – тонкий подхалимаж. И ребра тебе он отбивал, и почки старался угробить не из-за того, что ему партия так велела. Строится новый дом для сотрудников НКВД, надо показывать свою полезность в раскрытии антисоветских заговоров, дабы из барака на Шахтерской улице с тещей, женой и фикусом переехать в светленькие комнаты на проспект Ильича.
− Тогда, пожалуй, и соглашусь.
− Вот и молодец. Отставим в сторону Кукушонка и сентиментальные воспоминания о прошлом. Поговорим о нынешнем дне. Тебя арестовали по делу фашистско-монархической организации «Святой Крест», созданной попом Иннокентием Суперанским и учителем Дмитрием Монаховым. Собственно, дело закрыто и в ближайшее время будет передано для вынесения приговора. Кукушонок как ни старался, но более пяти лет лагерей за контрреволюционную агитацию тебе припаять не смог. Хотя, думаю, не очень-то и старался. Квартирку себе обеспечил – и ладно. Но если бы с тобой поработал еще немного, то и до высшей меры социальной защиты довел. Все бы ты, мил человек, подписал.
− Наверное, и подписал бы. Боль есть боль, и предел терпению тоже есть.
− Мне хлестать тебя, Матюша, неинтересно. Я – идейный. А мы ценим не только разоблачение врагов, но и покаяние перед советской властью. Добровольное, заметь.
− Я не виноват ни перед Богом, ни перед людьми, ни перед вами. Против Сталина ничего не замышлял.
− Ведаю все. Тебя и арестовали-то случайно. Просто попал ты не в то место и в недобрый час. Забежал к Суперанскому книжечку вернуть, да извиниться, что случайно страничку из нее твоя дочка вырвала. Потому и предлагаю…
− Ну уж нет…
− Не торопись. Мне не нужны показания против Суперанского, Монахова и иже с ними. Материала для 10 лет лагерей без права переписки накопилось достаточно. Тебе только надо заявить, что ты атеист, признаешь правильными все действия партии и правительства против «врагов народа» и клерикальной агитации. Я зафиксирую на бумаге. И ты свободен через недельку как птица в полете. А затем дашь интервью газете «Ответ вредителям», что осуждаешь фашистско-монархический заговор в вашей области.
− Как газета называется? Не знаю такую.
− Ха-ха-ха. Да это бывшая «Красная новь». Редактор подсуетился, следуя общепартийной линии, и переиначил.
− Послушайте, Василий Васильевич, гражданин инспектор, я в Господа нашего Иисуса Христа верю. И лгать не хочу.
− Достойно. Достойно. Что уж тут и говорить. Только глупо. Кто тебе, Матюшка, мешает молиться и креститься. Тайком. Тишком. Да хоть каждый час, пожалуйста.
− Я не могу.
− Надо же. Прямо-таки христианин апостольского времени. Впрочем, твое дело. Только держи письмецо.
Благов достал листок бумаги, сложенный пополам, и передал Мальцеву. Тот его принял дрожащими руками. Письмо от жены. От Наталии Константиновны.
− Милый мой Матвей! Мне представилась оказия тебе написать, благодаря любезности Василия Васильевича Благова. Он сказал, что тебя хочет отпустить. Исполни все его просьбы. Похули ты Бога, откажись от христианства. У тебя же семья, а Господь милостив и все простит.
Старший майор размял пальцы, поскрипев суставами, и спросил:
− Что? Пишем признание?
Мальцев отрицательно махнул головой.
Благов, чуть искривив усмешкой уголок рта, произнес:
− Шут с тобой. Топай обратно в камеру. И готовься строить
Беломорканал. Это я тебе обеспечу. Под расстрел можно было подвести, но так скучно работать и непрофессионально. На Беломорканале, Матюша, тебя перевоспитают…
Да, держи свой пиджачок. Его у тебя урки отобрали. Возвращаю.
Московский инспектор, вынув из-под стола пыльный серый пиджак, швырнул его Мальцеву в лицо…
В камере Матвей Сергеевич, прощупывая одежду, нашел за оторванной подкладкой ту самую страничку, что ребенок вырвал из Ветхого Завета. Мальцев быстро прочитал: «И отвечал Иов Господу и сказал: знаю, что Ты все можешь, и что намерение Твое не может быть остановлено… Выслушай, взывал я, и я буду говорить, и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне. Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле.
И… сказал Господь Елифазу Феманитянину: горит гнев Мой на тебя и на двух друзей твоих за то, что вы говорили о Мне не так верно, как раб Мой Иов» (Иов. 42:1-2, 4-7).
Александр Гончаров
Коллаж Александра Гончарова, Юлии Зиновьевой
