Святитель Иоасаф – в миру Иоаким Андреевич Горленко – родился 8 сентября 1705 в городе Прилуках, Черниговской, ныне Полтавской губернии. Древняя малоросская крепость Прилуки, приютившаяся на крутом обрывистом берегу реки Удая, с ее стройными рядами колоколен, может нам рассказать целую историю о предках святителя Иоасафа. Прадед святителя Иоасафа – Лазарь Горленко, «написанный при царе Алексее Михайловиче в дворяне», за русское дело был сожжен в степи живым восставшими казаками. Имя сына Лазаря и деда святителя Дмитрия Горленко неотделимо от имени Мазепы, но с той лишь разницей, что он не был изменником русскому делу, как непостоянный честолюбивый Мазепа.
После бегства из Малороссии Мазепа увлек за собой в Бессарабию полковника Дмитрия Горленко и насильно удерживал его вдали от родины. Сын Дмитрия и отец святителя – Андрей Дмитриевич Горленко с отцом своим сопровождал Мазепу в Турцию, но скоро возвратился в родную Малороссию; еще до возвращения отца своего Андрей Дмитриевич пользовался милостью императора Петра I и в чине «бунчукова товарища» дожил спокойно дни свои, имея возможность видеть утешение в сыне своем – святителе… Мать его, Мария Даниловна, была дочерью известного в истории Миргородского гетмана Даниила Павловича Апостола. Отсюда понятно, какого характера жизнь и деятельность могла выпасть на долю святителя Иосафа. Его прадед, дед и отец были служилыми людьми. Мать его происходила из военной семьи. Брат его Андрей Андреевич был лично известен царевне (потом Императрице) Елизавете Петровне, при которой он получил звание полковника; другой брат Павел был поручиком в армии; младший брат Григорий скончался в звании надворного советника.
Сестры святителя – Параскева, Марфа и и Ульяна – были в замужестве за людьми, занимавшими видное служебное положение. Ясно, что и старшему сыну Иоакиму легко было выйти на широкое поприще светской общественной жизни. Но уже в юные годы свои под влиянием благочестивых родителей отрок Иоаким начал обнаруживать недетскую склонность к уединению и самоуглублению. Любимым развлечением его было посещение храма Божия, а высшее удовольствие находил он в молитве. Он почти незаметно для окружающих воспринял то благодатное семя, которое согревало и дух его некоторых сродников-иноков. Дядя святителя, по имени Пахомий, был простым иноком Киево-Печерского монастыря; брат и сестры Пахомия, Митрофан и Анастасия, тоже были иноки. Эти три лица из рода Горленко, равно как и сам святитель, удалились под своды монастырских келий, откуда шло тогда слово, примиряющее с событиями быстротекущей жизни. Вот эту-то родовую благочестивую настроенность, эту-то любовь-тоску к родине воспринял от деда и отца Иоаким, а после и усугубил в себе эти качества.
Проследим тот путь, который привел Иоакима к иночеству, а потом и к святительскому служению. Семилетним ребенком Иоасаф, в миру Иоаким, был отправлен родителями в Киев, в высшее училище всего южно-русского края – в Киевскую академию. В то время в академии – среди ее наставников и воспитанников – еще силен был прежний уклад духовной ревности. Глубокая преданность Православной Церкви, благочестие, искание высшей небесной премудрости вместе с земною и наклонность к подвигам духовным составляли украшение молодых питомцев академии. Неудивительно поэтому, что очень многие из них оставляли мир и всецело посвящали себя на служение Богу. Находясь под таким благотворным влиянием школы, Иоаким, уже с детства своего склонный к уединенному богомыслию, на шестнадцатом году жизни пришел к окончательному решению принять монашество; но о своем намерении он открыл родителям только через два года.
Сознавая наперед ту скорбь, которую могла бы причинить родителям весть о пламенном желании его принять монашество, Иоаким Горленко в течение двух лет скрывал от них свое высокое и благое намерение, всячески испытывая себя. А между тем родитель его уже давно был предуведомлен о судьбе своего любимца-первенца посредством чудесного видения. Вскоре после первого отправления любимого сына Иоакима в Киев отец его однажды спокойно сидел на крыльце своего дома и размышлял об ожидавшей его первенца, по кончании воспитания в Киевской академии, блестящей военной карьере. Занятый такими мыслями, Андрей Дмитриевич вдруг увидел при заходе солнца за горизонт стоящую на воздухе Божию Матерь и у ног Ее сына Иоакима, стоящего на коленях и приносящего Божьей Матери молитвы. Потом услышал слова Пресвятой Богородицы: «Довлеет мне молитва твоя». Слова эти сказала Богоматерь Иоакиму, и в этот момент слетел с горней высоты ангел Господень и облачил Иоакима в архиерейскую мантию. Пораженный дивным и знаменательным видением, отец Иоакима Горленко принял дерзновение сказать: «Нам же родителям, Пречистая Богоматерь, что оставляеши?» Ответа от Пречистой Девы Марии не последовало, и явление окончилось.
Желание Андрея Дмитриевича пересказать своей супруге виденное не осуществилось; пройдя несколько комнат своего дома, он забыл виденное и, как ни старался вспомнить явление, однако не мог вспомнить его до самой кончины сына своего Иоакима. Родители были против желания сына. Однако Иоаким не изменил своему призванию. На 18-м году, прибыв снова в Киев под предлогом довершения своего образования, он тайно от родителей удалился в Киево-Межигорский монастырь, где любил уединяться для молитвы в пещере одной горы. На 20-м году он принял рясофор с именем Иларион. Не без слез и сожаления благословили родители Илариона на подвижническую жизнь. Но, по-видимому, они уже ясно поняли, что сын их не от мира сего. Два года подвигом добрым подвизался инок Иларион в Межигорской обители, пока не был позван в монастырь Киево-Братский. От ректора академии, игумена Илариона, 27 ноября 1727 года он принял великое пострижение с новым именем Иоасаф. Скоро затем Иоасафа поставили в иеродиаконы, и в течении 3-х лет он состоит учителем и экзаменатором Киевской академии. 8 ноября 1734 года он был посвящен в иеромонаха и переведен из училищного Братского монастыря в Киево-Софийский Дом с назначением в члены местной консистории. 24 июня 1737 года Иоасаф произведен был в игумены Лубенского, при реке Мгари, Спасо-Преображенского монастыря, Полтавской губернии. Здесь он возобновил назначенную ему в управление полуразрушенную обитель. Отсюда Иоасаф ездил в Москву и Петербург за пожертвованиями. Во время одной из таких поездок он произнес в Москве в присутствии Императрицы Елизаветы Петровны слово. «Как недалеко от нас живот вечный! Только лествица о двух ступенях нам предлежит – это любовь к Богу и родственная ей любовь к ближнему», – говорил, между прочим, в этом слове Иоасаф.
Зная лично Иоасафа, Императрица в одно из посещений Киева словесно повелела Киевскому митрополиту Рафаилу (Забаровскому) произвести Иоасафа в архимандриты. Это было 14 сентября 1744 года. Но недолго архимандрит Иоасаф пробыл в Лубенском монастыре. 24 января 1745 года по указу Св. Синода Иоасаф принял в управление Троице-Сергиеву Лавру, оставаясь вместе с тем и настоятелем Лубенского монастыря. В Лавре он пробыл 3 года, здесь он часто болел. Отсюда в 1748 году он был призван по личному выбору Государыни – к высшему святительскому служению на обширную тогда кафедру Белгородскую и Обоянскую. На 43-м году от рождения, 2 июня 1748 года, состоялось в Петербурге торжественное посвящение нового епископа Белгородского, в церкви Петро-Павловской крепости, многочисленным сонмом архиереев, с предстоянием Новгородского Архиепископа Амвросия (Юшкевича) и в присутствии самой Императрицы.
6 августа того же года святитель Иоасаф прибыл в свою епархию и в первый раз в этот день совершил литургию в кафедральном Троицком соборе. С этого дня началась неутомимая деятельность бодрого духом, но уже слабого телом, ревностного архипастыря на пользу вверенной ему епархии. До своего святительства и в обителях Киева, и в Лубнах, и у гробницы печальника земли русской – преподобного Сергия, он запасался нездешнею силою, рос и вырос в могучего духовного богатыря. Ведь всегда высшая красота и сила духа зреет незримо и долго и прикрывается смирением. На чреде святительства епископ Иоасаф за шесть с половиной лет проявил эту духовную мощь во всей силе. Белгородская епархия того времени была прямо-таки необъятной. Начинаясь Белгородским, Обоянским, Корочанским и Новооскольским уездами, она обнимала Харьковскую, Екатеринославскую и часть епархии Воронежской. При этом следует заметить, что при предшественниках преосвященного Иоасафа дела по управлению епархией пришли в расстройство до такой степени, что духовенство писало жалобы в Синод на предшественника святителя. – м. Антония (Черняевского). Тотчас по вступлению в епархию святитель Иоасаф приступает к ее обозрению. Несмотря на посещавшие его недуги, он становится на постоянную стражу своей паствы. Мы видим его то в Белгороде, то в Харькове, то в большом поселке, то в захолустной деревне. Впечатление, вынесенное им из поездок по епархии, было грустное; он мог сказать словами Спасителя: «Жатвы много, делателей мало».
Как человек не только благочестивый, но и образованный, преосвященный Иоасаф прежде всего обратил внимание на неудовлетворительное умственное и нравственное состояние духовенства. Хотя в его епархии и было для того времени такое солидное училище, как Харьковский Коллегиум, однако он далеко не удовлетворял образовательным нуждам и запросам духовенства. Дело в том, что слишком немного времени прошло с открытия в Белгородской епархии Коллегиума для того, чтобы все наличное духовенство обширной епархии могло получить в нем свое образование. С другой стороны, – штаты Коллегиума были весьма ограничены, и воспитанников было недостаточно для замещения священнических мест по епархии. Поэтому большинство священников Белгородской епархии были воспитанниками низших приходских училищ, едва умевшими читать и писать. Само собой понятно, что такие пастыри не могли удовлетворительно исполнять высоких пастырских обязанностей. Из некоторых указов святителя, сохранившихся в архивах до нашего времени, видно, как глубоко скорбел святитель Иоасаф о недостаточном образовании своих сотрудников на ниве Христовой, и с какой ревностью старался он поднять их умственное развитие. Так, всех ставленников он обязывал подпискою непременно выучивать катехизис. Независимо от этого в феврале 1749 года он приказал выписать из Москвы «Книжицу о церковных таинствах» и разослать ее по всем церквам «в научение священникам». Во время же обзора епархии преосвященный испытывал священников в усвоении этой «книжицы» и катехизиса и «неумеющих» требовал к себе в Белгород, где держал их в разных послушаниях, пока они не приобретут все необходимые познания и выдержат испытания. Бывали случаи, что архипастырь строго наказывал виновных и нерадивых.
В деятельности преосвященного Иоасафа следует отметить еще то, что всякую неисправность своего духовенства, замеченную им при обозрении епархии, он старался не только покарать, но и сделать ее общеизвестною, чтобы и других предупредить от подобных неисправностей. Следил он строго и за тем, чтобы в богослужение не вносилось никаких произвольных новшеств, идущих от католического юго-запада, – строго хранил чистоту православного учения и церковного обряда. Так, в указе святителя от 23 июня 1752 года он с обычной ревностью и энергией запрещает священникам употребление звонков на Великом входе при литургии св. Златоуста и Василия Великого, каковой обычай начинал было вводиться под очевидным влиянием униатов.
Подавая пример духовного руководства своему духовенству, наставляя его время от времени, преосвященный Иоасаф хотел, чтобы и священники находились в подобном же отношении к народу. С этой целью он обратил внимание на проповедническую деятельность духовенства, вменив особым указом 1749 года в обязанность каждому благочинию (протопопии) иметь своих особых проповедников для научения народа истинам веры и благочестия. Взыскательный и строгий к провинившимся, святитель Иоасаф во всех других случаях всеми возможными мерами пытался защитить подчиненных от произвола и насилий, отечески входя в их нужды и положение. Как истинно христианский пастырь, – святитель Иоасаф не оставлял без своего руководства и свою паству – народ. И сам лично, и через своих ближайших сотрудников он ревностно заботился о возвышении нравственности населения Белгородского края. С этой целью он часто рассылал свои отеческие увещания и обличения, предписывая при этом духовенству читать их вслух всего народа во время богослужения.
Такова была архипастырская деятельность святителя Иоасафа. В лице его Белгородское духовенство имело просвещеннейшаго и деятельного начальника, а вся паства неусыпного и неутомимого стража ее духовных интересов. Горя неугасимой любовью к Богу и ближним, увеличивая подвиги и через то удручая и без того немощное тело свое воздержанием и лишениями, святитель Иоасаф был живым выразителем той святой истины, что сила Божия в немощи совершается. И все же горя и светя, как всяк земнородный – он сгорал быстро. Предчувствуя близость кончины и, может быть, имея нарочитое видение о ней, пред отходом в вечность святитель захотел еще раз навестить свое родное гнездышко, повидаться и вместе с тем проститься со своими родными. 29 мая 1754 года торжественно совершил он свою последнюю литургию в Белгородском кафедральном соборе и, прощаясь с молившимся и плакавшим народом, дал ясно понять, что живым больше не увидится со своими пасомыми. Провожаемый множеством народа, выехал он за город и с высоты горы преподал преподал городу последнее архипастырское благословение. Отец святителя полковник Андрей Дмитриевич, когда-то сильно восставший против иноческих стремлений сына, теперь сам – старый воин – в тиши лесного уединения проводил молитвенно-созерцательную жизнь подвижника в мире. Долго не видевшие первенца своего сына епископа, родители были несказанно обрадованы приезду его. Но скоро святитель опять покинул отчий дом. В начале сентября 1754 года из родных Прилук он выехал в Лубны, чтобы посетить монастырь, в котором был некогда игуменом-строителем. Отслужив там литургию, он слезно молился у святых мощей Константинопольского патриарха Афанасия, именуемого сидящим, приложился к мощам, простился с братией, благословил ее на дальнейшие заботы по благоустройству монастыря и направился в свою епархию.
По мере приближения к ее пределам святитель изнемогал все более и более; въехав в нее, занемог окончательно и остановился в селе – теперь уездном городе – Грайвороне (75 верст от Белгорода). Смертельная болезнь длилась более двух месяцев, во время ее святитель Иоасаф имел утешение еще раз увидеться с матерью, братом и сестрою Параскевой, бывшей в замужестве за харьковским дворянином Квиткой. Прожив в тяжких страданиях до 10 декабря 1754 года, он, напутствуемый елеосвящением и таинством причащения, в 5 часов пополудни тихо предал дух свой Богу.
Через посланного были извещены о кончине святителя родители его. Все члены благочестивого семейства Андрея Дмитриевича собрались к нему, чтобы сообщить скорбную весть; но старец предупредил их, сказав: «Знаю, что собрались сообщить мне о смерти сына моего Иоасафа, но я знаю это прежде вас: он скончался 10 декабря вечером; в это самое время я слышал голос: «Сын твой – святитель – скончался». Помолчав потом немного, прослезился старец и сказал: «Умер святитель, умерла с ним и молитва». Белгородского архипастыря облекли в голубой парчовый саккос, в розовый омофор и в красный подризник; на голову его возложили зеленую митру с жемчугом. Через пять дней тело святителя привезли в его кафедральный город – Белгород. Полгода назад провожавшие его, – духовенство и народ, встретили теперь его на той самой горе, с которой он преподал последнее прощальное благословение. Скорбь паствы и слезы бедняков показали, кому был дорог святитель. Воплем они впервые поведали миру о той тайной милостыне, какую получали от святительских щедрот.
После святителя осталось всего семь рублей денег да три червонных, которые употреблены на устройство гроба и розданы нищим; и это у архиерея обширной и богатой кафедры?! Погребение его было совершено за счет архиерейского дома. До 28 февраля тело святителя (два с половиной месяца) оставалось непогребенным. Назначенный для погребения Переяславский епископ Иоанн (Козлович), за неотложными епархиальными делами и несвоевременным сильным разлитием рек, не мог раньше двух с половиной месяцев прибыть в Белгород. Народ толпами приходил для поклонения и прощания и тут же, тогда же воочию убеждались в нетлении мощей святителя. А потом – в течение полутора века – это непоколебимое убеждение народа в святости умершего еще более окрепло.
Тело святителя Иоасафа было погребено в том склепе, какой он заповедал устроить в передней части кафедрального собора, выезжая в родные Прилуки из Белгорода. Над склепом братом святителя Андреем после был устроен небольшой придел в воспоминание страшного суда Божия; в этом приделе служатся в память святителя Иоасафа и с ним почивающих Белгородских архипастырей заупокойные литургии и панихидные пения. Через два года после его кончины некоторые иноки, движимые какой-то непобедимою силою, проникли в склеп, вскрыли гробницу и увидели, что не только тело, но и сами святительские одежды остались нетленными. И это в пещере с несомненными признаками подземной сырости болотистого Белгорода.
В 1824 году Император Александр I, посетив Белгород, спустился к гробнице святителя Иоасафа и слушал панихиду. Тогда же ему было сообщено о нетлении мощей святителя и о его благодатных заступлениях, – поднят был вопрос о причислении святителя к лику святых, но вопрос этот не получил тогда благоприятного разрешения. Давно уже почил святитель!.. Сколько имен забыто за это время! Но имя его не умерло в народном сердце… Народ идет к нему… И сам святитель нисходит к людям веры… Глас народа – глас Божий; он быстро облетел окрестности, и к гробнице и к почивающему в ней телу святителя пришлось открыть общий доступ.
Что же создает вокруг личности святителя Иоасафа ореол святости? Что заставляет стекаться ко гробу святителя со всех концов России многочисленных чад Церкви – и не только чад православной Церкви, но и представителей других вероисповеданий, и не только простолюдинов, но и мужей науки, маловеров – в принятом значении этого слова? Что заставляет верующих так бережно охранять великое имя святителя Иоасафа свыше 150 лет и видеть в нем средоточие всех упований и надежд, обращаться к нему, как к дерзновенному ходатаю пред Богом? Отчего изображения святителя, – хотя и прославленного Богом, но открыто не причисленного пока к лику святых, – стоят у верующих христиан вместе с иконами и пред ними теплятся лампадки, и не только в частных домах, но и в церквах всего юга России? Отчего его портреты украшают залы академий, университетов, музеев, архиерейских покоев, монастырей и разсыпаны на пространстве всей России?
Ответ на все эти вопросы мы без труда найдем в жизни святителя, – в нравственных чертах этой выдающейся личности. Как монах святитель Иоасаф явил собою не только пример величайшего смирения, безграничного милосердия и непрестанной молитвы, но и научил почитать чин иноческий, как чин ангельский. Это был инок по призванию, аскет по жизни. По крайней мере жителям Малороссии почему-то особенно памятна именно эта аскетическая сторона нравственного характера святителя Иоасафа, еще в ранней юности начинавшего борьбу с греховной жизнью…
Они рассказывают о том, как юный инок в доме своего отца, в имении Чернявщине, во время многолюдных собраний тихо сидел в углу громадного зала, а во время обедов ел корки черного хлеба, не прикасаясь к пище, предлагавшейся гостям. Сохранилось предание, – и в предсмертных словах святителя сестре оно находит свое подтверждение, – что, проходя искус в течение года в Межигорском монастыре, он ни разу не вкусил за это время горячей, вареной пищи. Так измождал святитель многострадальную плоть с ранних лет.
А посмотрите на келейную жизнь святителя! С каким умилением произносит он слова молитвы, которую всем советовал произносить при часовом ударе колокола! Вот эта молитва: «Буди благословен день и час, в оньже Господь мой Иисус Христос мене ради родися, распятие претерпе и смертию пострада. О, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! В час смерти моея приими дух раба твоего, в странствии суща, молитвами Пресвятыя Твоея Матери и всех Святых Твоих, яко благословен еси во веки веков. Аминь». И словно частичка духа святителя, влетая в эту молитву, делала ее особенно действенной; и поэтому, быть может, она уже нашла себе широкое распространение. По крайней мере, ее можно встретить во многих домах у благочестивых христиан… Но ежечасной молитвой, разумеется, не исчерпывается молитвенный подвиг святителя Иоасафа. Один из любимых певчих Белгородского архипастыря, в последствии протоиерей г. Изюма о. Иоасаф Погорлевский, говорил, что, ходя к святителю с докладом, он всякий раз заставал его молящимся.
И пламенная молитва веры святителя не была тщетною. Благочестивая народная память, видно, не случайно запечатлела владыку Иоасафа именем прозорливца. Ведь знает народ, что он не раз еще при жизни открывал тайны будущего. Так, однажды перед Троицыным днем в ответ на приглашение поселян хутора Угрюма помолиться с ними по случаю страшной засухи и появления на полях червя, святитель Иоасаф велел подать к указанному дню сани. И действительно, в назначенный им день, к удивлению всех, выпал обильный снег и установился санный путь, причем растаявший снег напоил жаждущую землю влагою и согнал с поля червя. Это было в то время, когда природа уже была в полном расцвете, и когда о снеге и помышлять никто не мог. Жители Белгородского уезда и доселе хранят воспоминание об этом необыкновенном событии.
Незадолго перед смертью своею, отправляясь в отпуск в Киевскую епархию и в родной город Прилуки, он приказал в отсутствие его построить каменный погреб с правой стороны кафедрального собора, и прощаясь с жителями Белгорода, сказал, что они уже не увидят его более живым. Часто намекал святитель и родственникам своим, что скоро он расстанется с ними. – Это проникновение Святителя в таинственную даль являлось как бы предвестником, что время для него уже сменилось вечностью. Будучи плодом веры и молитвы святителя, прозорливость его иногда проявлялась в разительных случаях. Вот один из них. Однажды во время представления ему духовенства епархии он обратил внимание на одного 130-летнего старца – священника.
– Сколько тебе лет? – спрашивает святитель иерея.
– Сто тридцать; семь десятков уже в заштате…
Святитель любовно-проникновенно смотрит на иерея, на его согбенную фигуру, и чувство жалости и недоумения борются в нем…
– Ты видишь меня, как отца, стоящего пред сыном… Хочу я знать: не омрачена ли совесть твоя, чтобы данною мне властью простить и разрешить тебя. Поведай мне всю жизнь твою…
– Не знаю, не помню, – говорит старец-иерей.
Но святитель настаивает на покаянии его. И иерей рассказывает, как однажды он отслужил раннюю литургию; потом, боясь побоев помещика, отслужил для него вторую литургию, несмотря на то, что после проскомидии слышал какой-то предостерегающий голос, говоривший: «Остановись! Что ты делаешь! Не дерзай: будешь проклят!» – «Ты будь проклят! – ответил я», добавил старец.
– Что ты сделал? – сказал святитель. – Ты проклял Ангела-Хранителя того места… Вот причина долголетия твоего. Ничего не сказал тогда более святитель, а, оставив у себя иерея, велел отыскать ему походную церковь. Было ясно, что святитель собирается на то место, где служил когда-то иерей, и где уже не было храма. И действительно, ранним утром архипастырь выехал с походной церковью за Белгород, на ближайшее поле, где ранее стояла уничтоженная церковь. Началась проскомидия. С благословения святителя ее совершал старец-иерей. Им же была совершена и литургия в то время, как архипастырь стоял на правой стороне алтаря. По окончании литургии святитель подозвал священника к правой стороне алтаря и велел читать «Ныне отпущаеши…», после чего благословил его и сказал: «Прощаю и разрешаю тебя от всех твоих грехов». Не прошло минуты, как примиренный с Ангелом старец, в полном облачении, стал слабеть и, опустившись пред престолом, на котором только что принес умилостивительную жертву, предал дух свой Богу, окончив таким образом уже не радовавшие его дни жизни…
Как велик образ святителя, знаменательно спасшего душу дряхлого старца! Как чудодейственна благодать высокого стража Церкви Христовой – архиерея Божия, через посредство которого совершилось это чудесное действие промысла Божия!..
Не горлицею тихой, следовательно, был святитель Иоасаф, а «зорким орлом, который далеко прозирал и крепко в когти брал». Вот одно благочестивое сказание об архипастырской ревности святителя.
Однажды он был в одном однодворческом селении и заехал на ночлег к приходскому священнику, которого на этот раз не оказалось дома. Чувствует святитель какой-то таинственный страх. Не спится ему. Он как-то невольно берет одну бумагу, лежащую на полке между горшками. И что же? – он видит запасные св. Дары! Целую ночь святитель молится перед ними. На утро явился священник, и святитель строго наказал его за небрежное хранение великой святыни.
Свою святую прямоту и нелицеприятность святитель проявил и по отношению к родным, и сильным мира сего. Он не смотрел на лицо, когда надлежало открыто сказать слово правды. Так, живя у родных, он изобличал всех, начиная с родителей, – что они оставили неоконченным придел в давно их средствами сооруженном храме, и настоял на скорейшем устройстве и освящении этого придела. В другой раз пришел он к началу литургии, и заметив, что священник совершает проскомидию на просфорах из темной муки, распорядился приостановить ее. Сам же, вернувшись к родным, гневно заметил, что для собственного употребления у них в изобилии имеются белые хлебы, а для святейшего из таинств их не нашлось и пяти.
Святитель Иоасаф не умел держать в себе слово правды, хотя бы оно жестко ложилось на сердце тех, кого оно касалось. Так, он не задумался однажды обличить графа Салтыкова – командира Украинской дивизии, жившего в Харькове, за несоблюдение постов. И граф внял голосу святителя. Тот же святитель, из жалости отпускавший от своего стола кушанья одному арестованному генералу, послал однажды сказать Белгородскому губернатору, – за которым водились известные архипастырю грешки, и который, однако, запрещал благотворить архиерею, – что и он, если попадет под арест, также будет получать кушанья от епископского стола. В ревности своей делал строгие предписания духовенству и настоятелям монастырей, укоряя их за нерадивое отношение к своим обязанностям, а некоторых из них подвергал телесным наказаниям и извержению из сана… Не осудит его беспристрастный летописец, так ревновавшего о славе Божией, и за его отлучение от Церкви помещика, адьютанта Белгородского гарнизонного полка Юрия Выродова, разбойнически похитившего дочь одного священника… Это только говорит о нелицеприятии святителя…
И как далеко был святитель Иоасаф от тех людей нашего безразличного к вопросам нравственности времени, у которых, по мудрой народной поговорке, – на устах мед, а на сердце – лед. – Ведь в самом деле надо быть действительно чистым человеком для того, чтобы обличать другого, часто человека властного, и причем обличать так смело, так громко, так открыто, как делал это святитель Божий Иоасаф!
Строгость святителя представляется лишь выражением честности и добросовестности человека – с одной стороны, и нравственной чистоты его – с другой, а не выражением черствости и жестокосердия. Ведь средины между правдою и ложью, между да и нет – не существует. Не знал этой средины и блаженной памяти святитель Иоасаф, епископ Белгородский.
С этой стороны деятельность святителя Иоасафа оставила для истории страницы значения чрезвычайного. Прямолинейность его убеждений и изумительная твердость в проведении их в жизнь, смелая и открытая борьба с неправдой, возможная лишь для того, кто сам безупречен и не боится обличений извне – все это делает имя святителя Иоасафа великим в истории Церкви Русской. Поэтому соблазняться строгостью святителя в его отношениях к злу и неправде нет оснований. При том не надо забывать еще того, что строгость святителя являлась естественной данью тому времени – в общем грубому и жестокому. Во всяком случае, строгость в религиозно-нравственных делах, без сомнения, выше распространенного в наше время религиозно-нравственного безразличия. Но если святитель «строгою любовью» любил свою паству, если «он был не горлицею тихой, а орлом, который далеко прозирал и высоко в когти брал», – как говорит один из древних его жизнеописателей, – то в личной жизни его было «святое святых», где внешняя строгость его растворялась в великой христианской любви. Эта любовь заставляла святителя никогда не забывать об обездоленных судьбой. «Милостивцем» истинным и прямо беспримерным был он для меньших братьев, именуемых нуждающимися. Милостыню он всегда творил по-евангельски: у него десница давала, а шуйца не ведала того; при этом он творил милостыню с такой тайной, что о ней знал только один келейный слуга. Все, получаемое от родовых отчин (имений) и монастырских доходов и угодий, уходило без остатка на раздачу милостыни. Для удобства, чтобы не говорили о ней, раздавалась она через келейного служителя. По вечерам и ночам последний стуком в дверь или окно давал знать нуждающимся о принесенной милостыне. Сохранилось, между прочим, до слез умилительное предание. Перед праздником Рождества Христова келейник занемог, святителю ради праздника не хотелось оставлять несчастных без помощи, но не хотелось и тайну ее раздачи доверить другому. И вот сам он облекся в одежду служителя и темным вечером, никем не замеченный, вышел из ворот монастыря. После обхода бедняков, поздней ночью, в монастырских воротах святитель встречен был привратником. Не узнав святителя, не получив ответа на свой окрик и увидев попытку ночного посетителя пройти неопознанным, привратник сильно побил его. И что же? – Привратника, честно исполнившего свой долг, святитель наградил за бдительность. – Где же суровость, которую так опрометчиво некоторые приписывают святителю?
Святитель благотворил не деньгами только: он узнавал, бывало, где дрогнут от холода, и, скупая дрова на базаре, сам колол их и отправлял нуждающимся.
Вскоре после блаженной кончины святителя у его гробницы начались исцеления от недугов, когда обращались к нему с верою в его могучее предстательство перед Богом. Токи многих разнообразных чудес с тех пор непрерывно и обильно идут до наших дней.